Робинзон по пятницам

— Месть, Стефания Андреевна, не имеет срока давности и от нее нельзя избавиться, пока не отомстишь. Доедайте ваш бурритос, история закончена.

Обратно мы возвращались молча. Пургин уверенно, хоть и несколько нервно, вел машину, я же чувствовала, что он немного сожалеет о своем откровении. Как там у Высоцкого? "Минутный порыв говорить пропал". И все же меня не оставляло ощущение некой срежиссированности нашей встречи. Будто все роли были тщательно расписаны и сыграны, и он изначально вел эту странную игру со мной. Но зачем? Зачем мне рассказывать историю давно минувших лет, к тому же с привкусом мексиканской мелодрамы третьего сорта?! Неужели атмосфера ресторана повлияла? Я, конечно, люблю дамские романы, но не столь дурного качества. Что-то тут не стыкуется. Но что? И я второй раз за вечер задала вопрос: что нужно Пургину, я или мои деньги? Или что-то еще?

***

…Утром выяснилось, что у меня классический гнев винограда, в простонародье — похмелье. Все симптомы налицо. Вот тебе и чилийское вино, кстати, самое лучшее в мире. Эх, полжизни за стакан рассола! Я накинула халат и выползла в коридор. Аккуратненько, Эфа, по стеночке, по стеночке, глядишь и до кухни доберешься.

— У-у, какие мы сегодня зелененькие, ну просто квакушка, — громко приветствовал меня Фима. — Чувствуется, погуляла девушка на славу!

— Твое-то какое дело? — вяло огрызнулась я. — Завидуешь?

— Завидую, — подозрительно легко согласился дядька. — Я в твои годы по утрам вообще встать не мог, боялся, что голова расколется как кокосовый орех в рекламе "баунти". Ладно, давай до кухни доведу, сил нет смотреть на твои мучения. Главное — резких движений не делать. Сначала трудно — потом пройдет.

На счет триста мы добрели до кухни, где Фима галантно поднес мне стакан рассола. Интересные вещи порой можно откопать в нашем холодильнике. Кто ж у нас такой заботливый, граждане… Я с наслаждением приникла к сосуду с мутноватой жидкостью. Хорошо-то как! Свеженький натуральный рассольчик оказался как нельзя кстати. Эх, видел бы меня сейчас Пургин! Во всей моей героической красоте. И видел бы меня сейчас Федоров! О, надо бы заехать, навестить нашего болезного консультанта. И я опять глотнула рассола.

— Слава богу, порозовела, значит, вернулась к жизни. А теперь садись и слушай.

— Я на работу опаздываю, — взмолилась я.

— Не убежит твоя работа. Лучше о своей безопасности подумай. Ушла из дома, никого не предупредив. Явилась вон, черт знает когда! Мы тут с ума сходили от страха, а ты веселилась всю ночь напролет.

При этих словах меня охватил приступ раскаяния.

— И жабу свою из ванны убери. Совсем совесть потеряла.

Приступ мгновенно прекратился.

— Кто, я?

— Да не ты, а жаба. Соня вчера решила ванну принять. Генку выпустила погулять, улеглась в джакузи. Глаза закрыла, лежит, наслаждается. Вдруг чувствует: что-то на грудь давит. Глаза открыла — жабик твой. Еще и ухмыляется, гад… А Сонька ведь с детства их боится.

— Ну и?

— Ну и заорала, естественно, вскочила, поскользнулась…

— Очнулась — гипс.

— Правильно соображаешь.

— Правда?

— Нет, "Известия", — передразнил меня Фима. — Не веришь, посмотри.

Забыв о похмелье, я рванула в их спальню. Все семейство скорбно сидело вокруг Сони, возлежавшей на кушетке в позе мадам Рекамье. Картину слегка портил белый гипс на левой ноге, задрапированный складками шелкового халата.

— Видишь, Эфа, что ты наделала? — печально укорила меня Соня. — Теперь обезножила я…

— Ох! — синхронно выдохнуло семейство.

— А ведь на мне все хозяйство держалось, — продолжила заплачку тетка.

— Ух! — столь же слаженно подтвердили домочадцы.

— Родненькие мои, — плакалась Соня. — Когда я умру, обещайте жить дружно, не грустить без причины, ну разве самую чуточку…

— А-а-а! — согласились присутствующие.

— Кто теперь обед приготовил, дом уберет, мужа обласкает? — тихий теткин голос постепенно переходил в профессиональные рыдания.

— Ой-ей-ой! — вдруг завыл Фима, осознавший плачевность ближайших перспектив.

— Не плачь, Фима, я тебе домработницу найду, красивую, молодую. Она тебе и обед приготовит, и дом уберет, а захочешь, и приласкает, — ляпнула я. Ляпнула совершенно зря, судя по лицу тети Сони.

— Она еще и издевается! Напустила жаб, крокодилов, пираньи вон из аквариума выпрыгивают, и издевается!

Нет, ну вы видели: я же во всем еще и виновата. Ну, ладно, Жабик — это мое приобретение, признаю. Но Гена и рыбки? Она бы меня еще в мужьях упрекнула.

— И упрекну! — взвилась костяная нога. — Троих не смогла удержать. Двоих порешила. Теперь за моего решила взяться? Не выйдет! Заруби себе на носу, не выйдет! Фима — мой, мой и только мой.

Эк, как ее заклинило. Придется переходить на крайние меры.

— Сонечка, ты только не волнуйся, тебе же вредно, — мой голос частил что твой пулеметчик на передовой. — Ножка болит? Болит. А будешь волноваться, и мигрень появится, а потом и бородавки.

Вопли Сони мгновенно стихли.

— Какие бородавки?