Робин Гуд

"Гилберт Хэд, год тому назад я поручил твоим заботам ребенка и взял на себя обязательство ежегодно платить тебе за твои труды; я посылаю тебе причитающуюся за этот год сумму; ныне я покидаю Англию и не знаю, когда вернусь. Поэтому я принял меры к тому, чтобы ты ежегодно получал обещанные деньги. Итак, когда придет срок платежа, тебе следует явиться в канцелярию шерифа Ноттингема, и тебе заплатят. Воспитай мальчика как своего сына, по приезде я явлюсь за ним".

Подписи и даты не было, откуда пришло это письмо, я не знаю. Посланец уехал, не пожелав удовлетворить мое любопытство. Я часто повторял тебе то, что неизвестный рыцарь рассказал нам о твоем рождении и о смерти твоих родителей. Больше я ничего о твоем происхождении не знаю, и шериф, который выдает мне деньги для тебя, неизменно отвечает на мои вопросы, что ни имени, ни местопребывания того, кто поручил ему ежегодно выплачивать мне эти гинеи, он не ведает. Если ныне твой покровитель потребовал бы тебя к себе, моя милая Маргарет и я утешились бы в разлуке тем, что ты получишь почести и богатство, причитающиеся тебе по праву рождения, но, если мы умрем прежде, чем этот незнакомый рыцарь объявится, наши последние часы будут отравлены великой печалью.

— Какой печалью, отец?

— Печалью знать, что ты один остаешься на свете, предоставленный своим страстям как раз в том возрасте, когда мальчик становится мужчиной.

— Вы с матерью еще долго проживете.

— Одному Богу это известно.

— Бог продлит ваши дни.

— Да будет воля его! В любом случае, если нас разлучит скорая смерть, знай, дитя мое, что ты наш единственный наследник; хижина, в которой ты вырос, — твоя, пашня, которая расчищена вокруг нее, — твоя, и если ты будешь вести себя разумно, то с деньгами на твое содержание, накопленными за пятнадцать лет, ты можешь не бояться нищеты и жить счастливо. Уже при твоем рождении тебя постигло несчастье, но твои приемные родители сделали что могли, чтобы возместить тебе эту потерю, и если ты будешь изредка вспоминать их, то другой награды им не надо.

Юноша растрогался, на глаза его навернулись слезы, но он постарался сдержаться, чтобы еще больше не расстраивать старика, отвернулся, вытер слезы тыльной стороной ладони и сказал почти веселым тоном:

— Не касайтесь больше таких печальных вещей, отец; мысль о разлуке, чем бы она ни была вызвана, делает меня слабым, как женщина, а слабость не пристала мужчине. (Он полагал, что уже стал мужчиной.) Без сомнения, в один прекрасный день я все узнаю о себе, а не узнаю — так это не помешает мне ни спокойно спать, ни просыпаться с радостью. Черт побери! Пусть мне и не известно мое настоящее имя, благородное оно или нет, но зато я знаю, кем хочу быть: я хочу быть лучшим стрелком, который когда-либо выпускал стрелу по лани в Шервудском лесу.

— А вы уже и есть лучший стрелок, сэр Робин, — с гордостью отвечал Гилберт. — Разве не я ваш учитель? Ну, трогай, Джип, мой славный пони, — добавил старик, садясь в седло, — мне нужно поскорее съездить в Мансфилд-Вудхауз и вернуться, а то у Мэгги от беспокойства лицо вытянется и станет подобным самой длинной из моих стрел. А ты пока, мальчик, упражняйся и станешь таким же метким, каким был Гилберт Хэд в свои лучшие годы… До свидания.

Некоторое время Робин развлекался тем, что простреливал листья на вершинах самых высоких деревьев, потом ему это занятие надоело, он улегся на полянке в тени и мысленно восстановил слово за словом весь разговор с приемным отцом. Робин совершенно не знал окружающего мира, и его желания не выходили за пределы того, что могла ему дать жизнь под крышей лесника; наивысшим счастьем для него было свободно охотиться в Шервудском лесу, полном дичи; что могло для него значить, кем он будет: знатным человеком или простолюдином?

Где-то рядом послышался шорох листьев и треск ветвей, и это вывело юного охотника из задумчивости; он поднял голову и увидел, что из кустов выскочила лань, промелькнула на поляне и тотчас скрылась it чаше леса.

Первым движением Робина было броситься за ланью, натянув тетиву, но, прежде чем кинуться в погоню, он случайно, а может быть, влекомый инстинктом охотника, посмотрел в ту сторону, откуда появилось животное, и увидел, что в нескольких туазах от него, за пригорком, возвышающимся над дорогой, притаился человек; оставаясь невидимым, он мог наблюдать за всем, что происходило на дороге; он настороженно вглядывался вдаль, держа наготове стрелу.