Робин Гуд

— А ну, подойди-ка поближе, Шервудский волчонок! И ты, бродя га-монах, червь монастырский, тоже подойди! Отвечайте без притворства и лукавства, как вы осмелились проникнуть в мой замок и какой разбой вы задумали здесь учинить, явившись сюда: один из своих зарослей, а другой — из своего логова? Отвечайте поскорее, причем правду, а то я знаю один прекрасный способ развязать языки даже немым, и, клянусь святым Иоанном Акрским, я его испытаю на вашей шкуре, неверные собаки!

Робин бросил на барона презрительный взгляд и не удостоил его отпетом; монах тоже хранил молчание, судорожно сжимая и руках спою боевую палку, уже знакомую читателю кизиловую дубину, на которую он, чтобы придать себе более внушительный вид, опирался и на ходу, и когда останавливался.

— Ах, так! Не отвечаете?! Гневаться изволите, господа? — воскликнул барон. — Думаете, я сам не знаю, чему я обязан честью вашего посещения? Прекрасная парочка, просто чудесная — воровской ублюдок и грязный попрошайка!

— Ты лжешь, барон, — ответил Робин, — я не ублюдок, а монах не попрошайка, ты лжешь!

— Подлые рабы!

— И опять ты лжешь: я не твой раб, и вообще ничей, а если монах и протянул бы к тебе руку, то отнюдь не за тем, чтобы просить подаяния.

Тук любовно погладил свою палку.

— A-а! Этот лесной пес еще осмеливается огрызаться и оскорблять меня! — закричал барон, захлебываясь яростью. — Эй! Уши у него длинные, так вот прибейте его уши гвоздями к воротам замка и всыпьте ему сто ударов розгами!

Робин побледнел от негодования, но хладнокровие не изменило ему; он молча и пристально смотрел на грозного барона Фиц-Олвина, вытягивая рукой стрелу из колчана. Барон вздрогнул, но сделал вид, что не понял намерения юноши. Помолчав секунду, он заговорил уже спокойнее:

— Твоя юность внушает мне сочувствие, и, хотя ты и дерзок, я не прикажу тут же бросить тебя в темницу; но на мои вопросы ты должен ответить, и при этом помнить, что я сохранил тебе жизнь только по доброте душевной.

— Я не так уж целиком в вашей власти, благородный рыцарь, как вам это кажется, — ответил спокойно и презрительно Робин, — и в доказательство этого воздержусь от ответа на вce ваши вопросы.

Привыкший к полному и смиренному послушанию своих слуг и вообще людей более слабых, чем он, барон, пораженный, застыл с раскрытым ртом; потом смутные мысли, роившиеся в его голове, породили бессвязную и полную брани и угроз речь.

— Ах, вот оно что! — закричал он, скрипуче смеясь. — Ах, вот оно что! Ты не в моей власти, недолизанный медвежонок? Ах, так ты хочешь молчать, обезьяний выродок, ведьмино отродье? Да одним движением руки, одним взглядом я тебя ввергну в адскую бездну. Да я тебя — вот постой-ка! — своим поясом сейчас удушу!

Робин, по-прежнему невозмутимый, наложил стрелу и натянул тетиву, держа барона на прицеле, но тут вмешался Тук и произнес почти вкрадчиво:

— Надеюсь, ваша светлость не приведет свои угрозы в исполнение?

Слова монаха послужили отвлекающим моментом: Фиц-Олвин кинулся на него, как разъяренный волк на новую добычу.

— Попридержи свое гадючье жало, чертов монах! — завопил он, смерив Тука взглядом с головы до ног, и добавил, чтобы тот не ошибся в значении этого презрительного взгляда: — Вот еще образчик этих жадных обжор, которых называют нищенствующей братией!

— Я не разделяю вашего мнения, милорд, — невозмутимо ответил брат Тук, — и позвольте мне сказать вам со всем уважением, которое должно питать к столь знатной особе, что ваш взгляд на вещи совершенно искажен и свидетельствует о полном отсутствии здравого смысла. Может быть, это из-за жестокого приступа подагры вы повредились в рассудке, милорд, а может быть, вы его на дне бутылки с джином оставили.

Робин громко расхохотался.

Разъяренный барон схватил молитвенник и с такой силой бросил его в голову монаха, что бедный Тук пошатнулся от удара; но он тут же пришел в себя и, поскольку был не из тех, кто принимает подобные подарки, не выразив немедленно своей признательности, то, потрясая своей грозной палкой, подскочил к барону и обрушил ее на его подагрическое плечо.

Благородный лорд подпрыгнул, зарычал, заревел, как получивший первую рану бык на арене, и кинулся снимать со стены свой огромный меч крестоносца, но Тук не дал ему на это времени и, продолжая наступать, обрушил мощные удары палки на высокородного, знатного и могущественного барона Ноттингема, и тот, забыв о своих тяжелых доспехах и своей подагре, бегал кругом по комнате, не щадя ног, и пытался хоть куда-нибудь скрыться от беспощадных ударов.

При этом он немалое время звал на помощь, пока сержант, арестовавший Робина и Тука, не приоткрыл дверь и, протиснув в щель голову, безучастно спросил, не нужен ли он кому-нибудь.

Бедный сержант! Вместо того чтобы принять его как избавителя, как ангела-хранителя, его хозяин, бессильный в своей ярости перед монахом, бросился на вошедшего и стал бить его кулаками и ногами.