Робин Гуд

Пока Роланд Ритсон корчился в агонии в доме лесника, трое мужчин, отправившихся в Ноттингем, — Аллан, Робин и монах (тот самый монах с волчьим аппетитом, храбрым сердцем и сильными руками), шли быстрым шагом по тропинкам огромного Шервудского леса. Они разговаривали, смеялись и пели: то монах-великан рассказывал о каком-то забавном приключении, то Робин своим серебристым голосом затягивал балладу, то Аллан привлекал внимание спутников своими интересными рассуждениями.

— Господин Аллан, — вдруг скачал Робин, — солнце уже показывает полдень, и в желудке моем пусто, будто и не завтракал утром. Если вы соблаговолите довериться мне, мы дойдем до ручейка, который течет в нескольких шагах отсюда, у меня в котомке есть еда, мы поедим и заодно отдохнем.

— То, что ты предлагаешь, сын мой, исполнено здравомыслия, — отозвался монах, — всем сердцем, точнее, всем желудком, присоединяюсь к тебе.

— Я не против, дорогой Робин, — заявил Аллан, — однако позволь заметить тебе, что мне непременно нужно быть в Ноттингемском замке до захода солнца, и если твое предложение нам в этом помешает, то я предпочел бы не останавливаться и продолжить путь.

— Как вам угодно, милорд, — сказал Робин, — как вы решите, так мы и сделаем.

— К ручью! К ручью! — закричал монах. — Мы от Ноттингема всего в трех милях и десять раз успеем туда дойти до темноты, а часок отдыха и хорошая еда нам уж точно никак в этом не помешают!

Успокоенный словами монаха, Аллан согласился сделать остановку, и они уселись в тени большого дуба в прелестной долинке, где среди берегов, поросших сочной травой и цветами, по руслу, устланному розовыми и белыми камешками, протекал прозрачный и чистый ручеек.

— Какое красивое место! — воскликнул Аллан, обежав глазами прелестный уголок. — Но мне кажется, дорогой Робин, что этот земной рай расположен довольно далеко от вашего дома, и ты, наверное, не часто приходил сюда отдохнуть.

— Ваша правда, милорд, мы приходим сюда редко, только раз в год, причем не тогда, когда все зеленеет и цветет, как сейчас, а зимой, когда все пусто и голо вокруг и только ветер гуляет среди деревьев, раскачивая их ветви, покрытые инеем, и сердце наше заполнено печалью, как небо над нами заполнено облаками, и природа носит траур вместе с нами.

— По кому же такой траур, Робин?

— А видите вон там бук, который возвышается над кустами шиповника? Под этим буком находится могила, могила брата моего отца, Робин Гуда, чье имя я ношу. Это было незадолго до моего рождения: два лесника возвращались с охоты, и тут на них напала шайка разбойников; они храбро защищались, но — увы! — мой дядя Робин получил стрелу в грудь и упал, чтобы уже никогда не подняться; Гилберт отомстил за его смерть, и воздвиг ему эту скромную гробницу, на которую мы приходим каждую годовщину его гибели помолиться и поплакать.

— Нет такого места но вселенной, пусть даже самого прекрасного, которое бы человек не осквернил, — нравоучительно изрек монах.

А потом, сменив тон, он в радостном нетерпении добавил:

— Эй, Робин, оставь мертвых спать вечным сном и подумай лучше о своих спутниках; мертвые голода не знают, а мы умираем, так хотим есть. Открой мешок, — ты же сказал, что там полно еды.

Они уселись на траву у ручья и основательно закусили теми припасами, которые предусмотрительно уложила в котомку добрая Маргарет; затем объемистую флягу, наполненную старым французским вином, стали так часто подносить к губам и пускать по кругу, что все сверх меры развеселились и отдых их сильно затянулся, чего они не заметили. Робин без умолку пел. Аллан, казалось, был на седьмом небе и в пышных выражениях превозносил красоту и душевные совершенства леди Кристабель. Монах вообще болтал не умолкая и кричал, что зовут его Джилл Шербаун, что он из честной крестьянской семьи и что вольная и полная трудов жизнь в лесу ему больше по душе, чем монастырская, и он купил, и за немалую цену, у магистра своего ордена право жить так, как ему заблагорассудится, и биться на палках.

— Меня прозвали «брат Тук», — добавил он, — из-за моего мастерства в палочном бою и еще потому, что я имею привычку подтыкать рясу до колен. С добрыми я добр, со злыми — зол, друзьям помогаю, а врагов побеждаю, пою смешные баллады и застольные песни тем, кто любит посмеяться и пображничать, с набожными я молюсь, со святошами запеваю «Oremus» note 2, а тем, кто не жалует псалмы, рассказываю веселые сказки. Вот таков брат Тук! А вы, сэр Аллан, скажете нам, кто вы такой?

— Охотно скажу, если вы дадите мне хоть слово вставить, — ответил Аллан.

Робин держал флягу в руках, и, поскольку она не совсем еще опорожнилась, брат Тук потянулся к ней.

— Хоп! Минуточку! — воскликнул юноша. — Я дам тебе флягу, брат Тук, если ты не будешь прерывать сэра Аллана.

— Давай, я не буду его прерывать.

— Вот когда рыцарь окончит рассказ, тогда и посмотрим.

— Злой ты, Робин! Меня жажда замучила!

— Ну, так залей ее водой.

Монах изобразил на лице досаду и растянулся на траве, будто хотел поспать, вместо того чтобы слушать историю сэра Аллана Клера.