Робин

Иногда миссис Хадсон становилась болтлива до крайности и заговаривалась до того, что начинала нести чушь, в которой лишь при большом старании можно было отыскать крупицы смысла. Разумеется, я буду помнить его и зла на него держать не стану, поэтому многословие бестолковой женщины было нелепым, а уж каким он был отцом, хорошим или плохим, судить мне, а не ей, и по мне, так он был не хуже других, а возможно, и получше. Вот, к примеру, её муж, Том Большая Голова, картёжник и шулер, несмотря на благородное, по слухам, происхождение и отменно работающие мозги, проматывал все свои выигрыши, держа жену и восьмерых детей в чёрном теле, а мой отец, хоть и пропивал улов в одиночестве, но, когда ему удавалось оставить деньги и на еду, щедро делился со мной, ничего не утаивая и зная при этом, что я и сам способен добыть себе пропитание.

— Ложись спать, Берти, — прервала мои размышления миссис Хадсон. — Отдохни хотя бы час.

Я не сопротивлялся, когда она отвела меня к моему тюфяку, потому что уже почти спал, и мысли мои, перескакивая с предмета на предмет в надежде отвлечься от страданий моего отца, путались и порождали странные уродливые фантазии. Мне представлялось, что отец съёжился и превратился в куклу с льняными волосами и в белом платье, лежащую в луже крови. Волосы, пропитываясь красной жидкостью, быстро темнели, но платье всё ещё казалось снежно-чистым. И вдруг, будто в отместку за эту чистоту кто-то наступил на куклу. Раздался хруст, и кукла превратилась в кучу окровавленного тряпья с выглядывающей из него уцелевшей фарфоровой головой, таращившейся на мир ярко-голубыми тщательно вырисованными глазами. Это видение было не сном, а лишь болезненной игрой воображения, вызванной недосыпанием. Я даже не испугался, точнее, не успел испугаться, потому что оно прошло слишком быстро, лишь холодок пробежал по коже. Вообще-то я ничего не боюсь, а если и боюсь, то стараюсь убедить себя в том, что не боюсь, а это почти то же самое, что бесстрашие. Думаю, года через два, а то и раньше, мне удастся настолько закалить себя, что я позабуду даже само слово «страх». Пока основной причиной моих страхов была кукла с льняными волосами, которую чья-то нога вдавливает в кровь, и чёрный человек без лица. Наверное, эти ужасы я сам же и выдумал, потому что многое выдумывал, чтобы испытать свою волю, но, в отличие от прочих фантазий, они не исчезли, а неумолимо преследовали меня, появляясь в самые неожиданные минуты, во сне и наяву.

— Берт, проснись. Отец зовёт тебя, мой мальчик. Поторопись, а то не успеешь с ним попрощаться.

Оказывается, я всё-таки заснул, потому что голос миссис Хадсон дошёл до моего сознания не сразу, а когда дошёл и я понял смысл сказанных ею слов, окровавленные куклы и чёрные люди показались ничтожными перед охватившим меня ужасом. Мой отец вплотную подошёл к роковой черте и готов переступить через неё, оставляя меня одного. Сейчас я в последний раз увижу его живого, в мучительной агонии, а потом чужое холодное обезображенное тело скроет могила.

Я встал, охваченный дрожью, и робко приблизился к матрацу, где расставался с жизнью тот, кто был мне ближе всех. Миссис Хадсон подтолкнула меня к самому ложу и поставила так, чтобы умирающий мог меня видеть. Он пришёл в сознание, но даже я, неискушённый в таких вопросах человек, видел, что конец близок. Отец был беспокоен, кого-то искал, но смотрел мимо меня уцелевшим глазом, и было ясно, что этот глаз служит ему не лучше, чем выбитый.

— Возьми его за руку, — подсказала мне добрая женщина. — Так он сразу поймёт, что ты рядом.

Я опустился на колени и вдруг почувствовал, что не могу дотронуться до изувеченной руки. Наверное, эти руки приняли на себя много ударов, пытаясь защитить голову и живот.

— Смелее, — прошептала миссис Хадсон.

Скрывая отчаяние, я заставил себя дотронуться до разбитой руки.

— Он хочет что-то сказать, — определила миссис Хадсон.

Запёкшиеся губы отца слабо шевелились, но ни единый членораздельный звук не слетел с них. Рука под моими пальцами шевельнулась и медленно поползла к стене, у которой он лежал. Я не понимал значения этого движения, на которое у умирающего ушли последние силы, а у миссис Хадсон откуда-то взялась сообразительность, и она живо нашарила тайник, устроенный под камнем.

— Часы на цепочке, — пояснила она, словно я тоже ослеп. — Золотые часы и золотая цепочка.

В знак того, что желание умирающего понято и выполнено, она вложила часы в бессильные переломанные пальцы. Рука снова пришла в медленное движение, но уже по направлению ко мне. Разбитые губы шевелились в напрасной попытке заговорить. Миссис Хадсон взяла часы и передала мне.

— Он оставляет это тебе, Берти, — перевела она. — Наверное, он украл их у какого-нибудь джентльмена и сохранил на чёрный день… И как он их не пропил?.. А теперь он завещает их тебе. Храни их, мальчик, на память о нём, а когда будет очень трудно, то продай, выручи за них деньги, но трать с умом, старайся растянуть на возможно больший срок… Ох, Джон!