Ритуал последней брачной ночи

Запах экстремального одеколона «Морской бриз» стал глуше: Лемешонок наконец-то отлепился от шкафа.

— Я вернусь, — пытаясь сохранить остатки фээсбэшного достоинства, сказал он.

— С ордером.

— С ордером. И с понятыми.

…Когда Монтесума отодвинула дверцу шкафа, то первым, о чем я спросила ее, было значение слова «вертухай».

— Охранник в зоне, — снисходительно пояснила она. — Дремучая ты женщина, Варвара. Читать нужно больше. Вытряхивайся, у нас не так много времени.

Я вспомнила угрозы, идущие от казенной, в мелких тусклых шашечках, спины Лемешонка, и попыталась заплакать.

— Прекрати истерику, — прикрикнула на меня Монти. — Ничего страшного не произошло. Урод, вот ведь урод! Зачем я его только пустила?.. Про ордер он, конечно, заливает, но…

Я живо представила себя в арестантской робе, с льняной косынкой на голове и наколкой под грудью — «Тюрьма — это камин, в котором сгорает счастье человека».

И зарыдала еще пуще.

Под аккомпанемент моих всхлипываний Монтесума подошла к окну, осторожно отогнула край занавеси и выглянула наружу.

— Ну что? — спросила я.

— Стоит какая-то сомнительная «шестерка»… Не более.

— Я не могла привести «хвост», Монти… Я была очень осторожной… Клянусь.

— Да черт с ним. Ни за каким ордером в три часа но он не поедет — кишка тонка. А вот торчать здесь до второго пришествия — это в их стиле.

— В их стиле?

— В стиле пакостной охранки. Монтесума двинулась в коридор, распахнула двери на лестничную площадку и крикнула в пространство:

— Филер! Подонок!..

И тотчас же получила достойный ответ с нижнего этажа;

— За подонка тоже ответите…

С лязганьем захлопнув дверь и закрывшись на все замки, Монти задумалась.

— Вот что, Варвара. Сделаем так. Сейчас пойдем баиньки, а я с утра засяду за телефон. Этого гада отконвоируют отсюда со всеми почестями…

— А я? Так и буду отсиживаться в твоем шкафу?

— Что же ты предлагаешь?

Выход нашелся через несколько минут. Монтесума притащила меня на кухню, в самой середине которой, в пасти стилизованной глиняной печи, красовался надраенный до блеска огромный медный котел.

Я уже знала, что печь называется «тонир» и что ее соорудил еще один дальний родственник Монтесумы — Ашот (так же, как и Акоп, выписанный из Еревана). «Следить за утварью и кормежкой», — скромно поясняла его функции Монти.

— Предлагаешь перекантоваться в этом чудовище? — Я кивнула на котел. — Учти, в шкафу мне нравится больше.

— Нет. Иди-ка сюда!

Мы продрались сквозь полки, уставленные керамикой, металлическими кувшинами и национальной армянской чеканкой, и оказались в маленьком закутке перед гобеленом «Странствия Месропа Маштоца». [29]

Отогнув меланхоличного Месропа, Монтесума ткнула меня носом в дубовую дверь.

— Черная лестница, — пояснила она. — Спустишься вниз, в проходняк. Выйдешь на Двенадцатой линии. Связь через Акопа, с часу до трех он играет в нарды в «Севане». Кафе на Петроградке. Он все тебе сообщит.

Мы крепко обнялись — я, отчаянная и благодарная: за помощь и поддержку. И она — отчаянная и благодарная: за игру «обведи ментов вокруг пальца».

…Спускаться пришлось на ощупь: никому и в голову не приходило освещать черную лестницу в полуэлитном доме. Между третьим и вторым этажами я едва не вывихнула себе лодыжку.

А между вторым и первым…

Между вторым и первым этажами чьи-то железные пальцы сдавили мне горло.

…Прежде чем уйти из жизни под сомнительным лозунгом «легавым отомстят родные дети», я крупно пожалела о тех трехстах долларах, которые Монти дала мне на мелкие расходы. И о своей загубленной юности. И о высших учебных заведениях, которых никогда не кончала. И об экспериментальном креме от морщин, который так и не вымазала до конца. И о штате Айдахо, в который уж точно никогда не попаду… При чем здесь штат Айдахо, я сообразить не успела. А также не успела увидеть длинный белый коридор, натертый мастикой пол чистилища и боженьку, который в свое время не выдал мне мозгов…

Пальцы слегка разжались, и я заглотнула порцию затхлого воздуха.

Понятно. Убивать меня не будут. Во всяком случае, сейчас. Но…

— Предупреждаю, — сдавленным шепотом сказала Я. — У меня СПИД, молочница и недолеченный трихомоноз…

— Тэрэ-тэрэ, — ответили на мое программное заявление пациентки анонимного венерологического кабинета.

Проклятье, и здесь эстонский!..

Голос, произнесший приветствие, показался мне знакомым. И пока я прикидывала, где бы могла его слышать, меня стащили по ступенькам, за шиворот выволокли в колодец двора и сунули в драный «Опель», уткнувшийся носом в мусорные баки.

Через тридцать секунд «Опель» уже шел на таран: он опрокинул бак, едва не задавил кошку, сломал куст сирени и вырвался на сонный простор Двенадцатой линии. А затем помчался по направлению к Смоленскому кладбищу.

Перспектива оказаться в одной могиле с какой-нибудь мещанкой Тряпкиной, скончавшейся в каком-нибудь 1893 году, меня не прельщала, и я начала судорожно открывать дверцу. Результатом моих титанических усилий стала оторванная ручка: «Опель» был той еще развалюхой.

— Сиди тихо. — Определенно, я слышала этот голос!

Стараясь не злить его обладателя, я повернула голову.

Рейно!