Ритм-секция

Они пешком дошли до дома, мимо пьяных гуляк в килтах, мимо тел упившихся лондонцев на тротуаре, переполненных автобусов, мимо подвыпивших голых бегунов, невидимых бездомных, мимо гирлянд, свисавших с веток деревьев, подобно лентам ярких разноцветных спагетти, мимо наивных душ, безуспешно искавших такси в новогоднюю ночь.

– Может, зайдем ко мне? – спросил Фрэнк, когда они были в лифте.

– Нет.

Ее ответ его явно обескуражил.

– Лучше ко мне, – поспешила добавить Петра.

Лишь когда они переступили порог, она поняла, что Фрэнк вошел в ее квартиру впервые. От нее не скрылось то, как он обвел взглядом гостиную, оценивая ее размеры, пытаясь найти признаки вкуса Петры в мебели или в личных вещах. Но мебель не принадлежала ей; фотографий семейства Гауденци тоже не было. Больше не было. Выбросив их, Петра совершила нечто вроде обряда экзорцизма. Лишь избавившись от призраков придуманной биографии, она наконец смогла воспринимать квартиру как своего рода дом, а не музей.

Взяв Фрэнка за руку, Петра повела его в спальню. Он потянулся к выключателю, но она остановила его, прошептав, что ей достаточно того света, что проникает в окно. Они не стали задергивать штор. Пока Петра медленно раздевалась, он смотрел на нее. Ни один из них не проронил ни слова. Оставшись голой, она раздела его и увлекла за собой на кровать.

На этот раз его прикосновения были ей знакомы. Если изначально они заставляли ее напрячься или оставляли холодной, то теперь она таяла от удовольствия, позволяя его пальцам и губам трогать все, что они хотели. Она ничего не запрещала ему, и постепенно ее сознание освободилось от груза мыслей. Те просто исчезли, а образовавшийся вакуум заполнили чисто физические ощущения. Петра давно потеряла счет мужчинам, которые побывали внутри ее. Уже в конце первой недели запоминать число клиентов стало бессмысленным делом. К тому же это было так давно, что теперь она рассматривала тот отрезок своей жизни как совершенно иную эпоху. В эти мгновения ей казалось, что ни один из них вообще никогда не существовал, просто она всех их придумала. Ее тела не касались ничьи грубые руки, не щупали ее, не били. Ее груди больше не болели от жадных ртов и пальцев, получавших удовольствие от ее боли. Никаких шлепков, никакого липкого пота, никаких тошнотворных «ароматов», колючих бород, скверного запаха изо рта. И, самое упоительное, никаких денег.

Сильнее всего она ощутила оргазм желудком. Восхитительный вулканический трепет взорвался в ней с такой силой, что она не могла решить, что это, удовольствие или мука. По крайней мере, в самые первые мгновения. Распространяясь словно лихорадка, этот жар полностью поглотил ее, и она оставила любые попытки сопротивления ему.

Для Стефани, для Петры, для Марины, для всех, кем она была, это ощущение было своего рода откровением. Давать, ничего не утаивая, ничего не оставляя себе. Это противоречило тому, кем она была. Но ведь Стефани всегда получала максимум удовольствия благодаря своей скрытности. Такова была ее природа.

IV Мир Марины

22

Петра придирчиво посмотрела на свое отражение в зеркале ванной. От ледяного воздуха она вся покрылась гусиной кожей. Соски сжались, затвердели и потемнели. Она потрогала правую грудь. Теперь та была полнее, чем когда Петра была Стефани, и стала более упругой с тех пор, как она начала тренироваться. Петра провела ладонью по мышцам живота, осязаемым и рельефным. Легкий жирок, появившийся, когда она жила у Проктора, давно сошел. Ее пальцы скользнули по темным лобковым волосам и между бедер, где она все еще оставалась теплой, нежной и липкой. Петра посмотрела на свои короткие черные волосы и не смогла представить длинные, блондинистые локоны Стефани. Стрижка была ей к лицу, которое стало суровым.

Она взглянула на косметический шрам на левом плече. Когда Фрэнк спросил ее, откуда тот взялся, она ответила, что это след от осколка металла, впившегося ей в плечо во время автомобильной аварии, когда она была еще подростком. Под ее пальцами поврежденная кожа казалась пластмассовой. Затем она заглянула себе в глаза. Глубокие и темные, бездонные нефтяные лагуны, они ничего не открывали тому, кто смотрел в них. Глаза акулы – и, помимо рта, все еще лучшая часть ее лица.

Петра вернулась в спальню, где ее ждал он. Зная, чего ему хочется, она забралась на кровать, взяла две подушки, положила одну на другую и опустилась на них так, чтобы они приподняли ей бедра, как бы делая ему приглашение. Она ощутила за спиной движение. Послышался шорох разрываемой обертки презерватива. Она ждала, когда его бедра окажутся между ее бедрами, раздвигая их в стороны, а его руки пробегут по ее ягодицам и бедрам.

Он вошел в нее грубо, словно животное. От неожиданности она невольно вздрогнула и втянула сквозь стиснутые зубы воздух. Его левая рука пробежала вверх по ее спине до самых лопаток, прижимая ее лицом к смятым простыням. Петра закрыла глаза и представила, что это Кит.

* * *