Рискующее сердце

Трагикомический сон. Я блуждал среди большого города, думается, то был Амстердам, гетто, полное низких домишек и мостов. То и дело мужчины, выходя из дверей, наталкивались на меня и нашептывали мне фразы, которых я не понимал, но тем более они меня тревожили. Наконец, появилась девушка и пригласила меня на эксперимент, как она выразилась. Она привела меня в громадное здание университета. Мы вошли в комнату, полную препаратов, инструментов, врачей в белых халатах, а также студентов и студенток. Эксперимент заключался в том, чтобы установить, влияет ли желудочный сок, вообще человеческое пищеварение, на змей определенного вида и на их жизнедеятельность. На плоском стеклянном блюде лежала с завязанным ртом толстая черно-зеленая гадюка, ее-то и надо было проглотить. Никто не отваживался на такой эксперимент, ограничиваясь многословными разговорами, пока все наконец не начали приставать ко мне, толкуя о безопасности, мужестве, самоотверженности во имя науки, короче говоря, весьма искусно затрагивая во мне чувство чести. Моя провожатая также упрашивала меня, обещая провести со мной ночь. Наполовину вынужденный, я поддался; меня усадили на стул и крепко держали, с помощью стеклянных палочек и длинных изогнутых пинцетов силой засовывая змею в рот.

А потом девушка завладела мной снова. Она жила в большом доме, где было множество углов. Не без мер предосторожности я был завлечен в спальню и улегся на громадную кровать. Многозначительно указав на кнопку звонка, моя подруга исчезла. Пролежав довольно долго, я нажал на кнопку. Тотчас в доме начался шум, дверь моей комнаты распахнулась, и целая семья весьма злобных существ явилась перед моей постелью. Все они угрожали мне своими трубчатыми волшебными палочками.

Я сказал себе: «Спокойствие, ты же уютно лежишь в своей постели», дотянулся до выключателя и зажег свет. Но, к моему неописуемому ужасу, я добился только того, что вся моя комната поплыла в призрачном, фиолетовом излучении, а существа надвигались на меня еще более угрожающе.

От ужаса я проснулся вторично, чтобы сразу же снова заснуть.

Вот одно из тайных наваждений с магическими тенетами, которыми располагает сновидение, — чувство, будто пробуждаешься во сне, якобы достигая более светлого и осознанного, а на деле более темного слоя. Альмандин{53} светится ярче всего в самой темной штольне.

Испуганный дух, осаждаемый образами сновидений, пытается подавить их власть, усомнившись в их действительности. Видишь во сне, что смотришь сон, и пробуждаешься в новом сновидении. Тогда, пройдя врата мнимого пробуждения, попадаешь во власть призраков, насылаемых полуночным светом, а при их появлении сомнение разбивается, как стекло. Все подернуто налетом действительности.

Свет порожден сомнением, но от него же происходит и мрак. Мы погружены в ночь безверия, жуткое подобие которого — адская видимость наших городов с их вспыхивающим светом. Геометрия разума затушевывает дьявольскую мозаику, оживляющуюся иногда угрожающе; так страшна наша безопасность. Наш путь ведет через пейзаж, который наука все упорнее застит своими кулисами, — каждое ее новое достижение делает его все более принудительным, и нет никакого сомнения в том, какой конец ждет его. Неспособность к сомнению, непричастность даже к этой теневой стороне веры: вот состояние полной безблагодатности, состояние застывшей смерти, когда даже тление, это последнее веянье жизни, утрачено.

Потому явлениям и людям при абсолютной цивилизации свойственно странным образом консервироваться; они похожи на головы мумий в полированных металлических масках. Современный спорт, увеселительные, литературные, музейные, гигиенические мероприятия и все, что относится к ним, соответствует арктической зоне чувства — лапландская работа, как сказал бы Э. Т. А. Гофман{54}. Отчего эти великолепные женские тела — тренированные, загорелые, поддерживающие форму всеми средствами косметики — неаппетитны, как неаппетитны калифорнийские яблоки? То, что я называю уитменовским затвердением эпидермы, не что иное, как впадение пуританизма в природное целительство, и это уже ниже уровня зла, это поглощение первородного греха стерильностью. Совершенная нейтральность, полная слепота цивилизации к цветам и краскам, что проявляется в смешении преступления с болезнью, ценностей с числами, искупления с прогрессом, — такова последняя степень злого, даже если оно перестает быть заразительным, как спирохета в металюэтической стадии. Это моральное оскопление, полная ампутация морального сознания, приводит к странному состоянию, когда человек перестает быть служителем зла, превращаясь в его механизм. Вот почему индивидуум напоминает машину, весь ход которой вызывает впечатление сатанинского.