Рико, Оскар и тени темнее темного

Ни вдали, ни вблизи не было видно никакого мотоциклетного шлема. Ничего маленького, ярко-синего цвета.

Никакого Оскара.

Я поплелся к маме на кухню, чувствуя себя тяжелым и печальным, как слон, — так много плохого настроения во мне было. Слоны уходят умирать в джунгли. Они идут к месту, где до них уже умерли другие слоны, а перед теми — еще другие слоны, которые непременно хотели умереть рядом с другими мертвыми слонами. Это огромное кладбище.

Наша кухня не была кладбищем, но куда-нибудь мне нужно было пойти. Я сел за стол и пожаловался на свою беду. Мама налила себе кофе и села напротив меня.

— Да, перевелись настоящие друзья…

Я не был уверен, что понимаю, что это значит. Куда перевелись?

В школе меня перевели в следующий класс без всяких, как положено. Но Оскар-то со мной не учится! Значит, у этих слов было другое значение. Я ничего не сказал, только быстро кивнул. Иногда мне неловко перед мамой, что я так туго соображаю.

— Что ж, похоже на то, что день у нас обоих начался не очень хорошо, — продолжала мама. — Я должна уехать на два, может быть, на три дня.

И больше ни звука. У мамы под глазами лежали темные тени. Наверно, она плохо спала. Я выжидательно рассматривал ее. Мама выжидательно рассматривала меня. И потихоньку отпивала свой кофе. Наконец она вздохнула.

— Ты понимаешь, солнышко? Я еду уже сегодня во второй половине дня. Это значит, что наше бинго вечером отменяется.

Значит… что?!

— Мне очень жаль, Рико! Я знаю, как ты ждал этого.

Ну вот, теперь еще и это! Мама, небось, захотела посетить с Ириной все парикмахерские города, чтобы сделать новый налет на волосах. Да пожалуйста — я ведь привык оставаться один и привык, что на меня всегда переводят стрелки! Вот придет мама однажды домой, а тут у нас лопнула водопроводная труба или еще что-то такое, а я лежу в прихожей весь из себя утонувший, и рядом письмо, в котором написано, что я остался на второй год. Так ей будет и надо!

— А куда тебе надо ехать? — спросил я мрачно.

— Ты помнишь дядю Кристиана?

Очень смутно, да его и вспоминать неохота. Дядя Кристиан — это мамин старший брат, он живет где-то в Германии в самом низу слева. Несколько лет назад, когда мы еще жили в другом районе Берлина, в Нойкельне, он однажды приехал к нам в гости. Они с мамой тогда так поссорились, что мне пришлось спрятаться в своей комнате под кроватью. В тот же самый день он снова уехал. Я уж и забыл, как он выглядит или как звучит его голос.

— Этого противного? — сказал я. — А что с ним?

— Ему нехорошо. Мне надо к нему поехать.

— Почему? Что с ним?

— Рак.

Каждый знает, что такое рак, даже Форрест Гамп. Когда мама говорит плохое слово так, будто ничего особенного в нем нет, значит, ей нехорошо. Она произнесла «рак» так же весело, как фрау Далинг за мясной стойкой спрашивает: «Что еще желаете?».

— Он умрет? — спросил я нерешительно.

— Да. Наверно.

Кто знает, сколько времени надо будет ехать на поезде. Дядя Кристиан может уже давно умереть, пока мама до него доедет, и тогда мы совершенно зря отменим бинго.

— Прямо сегодня? — сказал я.

— Да господи боже мой! — совершенно неожиданно прикрикнула на меня мама. — Можешь ты ну хоть раз в жизни отключить свой проклятый эгоизм?

ЭГОИЗМ

Это когда думаешь только о самом себе. Есть и его противоположность, тогда думаешь только о других, и тот, кто так поступает, становится святым. Но святых чаще всего просто используют и в конце концов укокошивают. Наверно, надо найти какую-то середину между этими крайностями и не забыть еще подходящий переключатель.

Мама долила себе кофе, отвернувшись от меня. Сделала глоток из чашки. И начала всхлипывать. Это было как будто к нам на кухню втиснулась дождевая туча. Я вообще не выношу, когда мама плачет. Мир тогда темнеет так, будто Господь Бог выключил свет.

Вообще-то мне должно было гораздо раньше броситься в глаза, что с мамой что-то не так, потому что даже японский халат висел на ней как-то печально. И надписи на нем сегодня наверняка означали «жизнь — это чертов отрывной календарь, и больше ничего!». Но вместо того чтобы подумать о маме, я был занят только собственной бедой. А когда увидел сейчас, как она плачет, то пожалел про свои мысли о лопнувшем водопроводе. Несостоявшаяся встреча и отмененная игра в бинго не так ужасны, как умирающий брат, даже если ты его терпеть не можешь. Мамина беда была больше моей.

Я встал, обошел вокруг стола и обнял маму. Она уткнулась лицом мне в плечо. Ее волосы пахли смесью шампуня и клуба. Она так сильно прижала меня к себе, что я едва мог дышать. Наверно, Молли Первая чувствовала себя так же перед тем, как хрустнуть.

Когда у меня внутри почти совсем не осталось воздуха, мама меня наконец-то отпустила. И вытерла глаза рукой.