Рико, Оскар и тени темнее темного

— Я вот что подумал, — сказал он. — Что ты скажешь, если я предложу тебе вести что-то вроде дневника? О том, что с тобой происходит на каникулах. О том, что ты думаешь, что ты делаешь… Вы с мамой в отпуск едете?

— Нет. Это домашнее задание?

— Скажем так: если ты попытаешься по-настоящему, после каникул я освобожу тебя от некоторых других домашних заданий.

Это звучало хорошо.

— А сколько надо написать?

— Ну скажем… начиная с десяти страниц я буду доволен. От двадцати получишь бонус.

— Что это?

— Дополнительное вознаграждение.

Это звучало еще лучше. Но все равно мне было как-то не по себе. Двадцать страниц — это довольно много.

— А ошибки? — спросил я недоверчиво.

— О них пока не думай. У тебя ведь, конечно, есть компьютер?

— У мамы есть. Для «И-бэя».

На «И-бэе» мама не только быстренько избавляется от пластиковых сумочек, выигранных в бинго, еще можно купить дешевые шмотки и всякое такое.

— В нем есть программа обработки текста с автоматической функцией коррекции орфографии?

Чего-о? Он думает, я что-то понял?

— Что такое коррекция?

— Исправление ошибок.

ФУНКЦИЯ ИСПРАВЛЕНИЯ ОШИБОК

Иногда объясняет какое-нибудь слово — и вот тогда-то совсем перестаешь его понимать. Во всяком случае, на некоторое время. Например, про функцию исправления ошибок так и хочется спросить, зачем же нужно что-то исправлять, если оно уже функционирует. И все — ты попал в заколдованный круг!

Иногда Вемайер специально составляет длинные-предлинные слова, словосочетания и предложения, чтобы нас позлить. Если он так делает в мой плохой день, я сержусь, и у меня включается лотерейный барабан. Но сегодня я не стану поддаваться и сердиться не буду. Сейчас каникулы. К тому же надо признаться, что предложение Вемайера мне немного польстило. Дневник, вот ведь придумал…

Понадобилось довольно много времени, пока я рассортировал все эти трудные слова и сообразил что к чему. Когда мама купила наш компьютер, к нему бесплатно прилагалась текстовая программа и всякая другая ерунда. Мама использует ее время от времени, когда пишет письма. Я кивнул.

— Так вот, — сказал Вемайер, — эта программа исправляет твои ошибки автоматически.

Я озадачился.

— Правда?

— Правда. Но ты уж, пожалуйста, сделай мне одолжение и приглядись хотя бы к парочке самых грубых ошибок. Может быть, это тебя чему-то научит.

Ага, как же! Если я на каждую ошибку буду смотреть по отдельности, лотерейный барабан наверняка включится на полную катушку.

— Договорились? — сказал Вемайер.

— Договорились.

Он ухмыльнулся и протянул руку.

— Дай пять.

Я отодвину стул, встал, быстро сказал «пока» и ушел. Если он еще и про математику поговорить собрался, надо поскорее сматываться, пока настроение не испортилось по-настоящему.

* * *

Вот, на этом пока что все. Уже больше двадцати страниц. Так что можно сделать перерыв. Писание — дело утомительное. Но дополнительное вознаграждение-бонус у меня уже в кармане. Вот у Вемайера глаза на лоб вылезут!

Только эта автоматическая программа исправления ошибок не так уж хороша. Чуточку выше я написал одно слово с ошибкой, селизней вместо селезней. Программа исправила слово, и получилось так: Можно смотреть на блестящую воду или дразнить плавающих там слизней.

Фу-у-у!

Понедельник. Бюль

Часов в двенадцать в дверь нашей квартиры позвонили. Мама как раз встала и прошла мимо моей комнаты на кухню. Я слышал, как она там возилась, готовя кофе.

— Откроешь? — крикнула она.

Мужчину, стоящего перед дверью, я никогда раньше не видел. Он был высокий и стройный, волосы короткие, черные, глаза пронзительно синие, а на подбородке маленький шрам. Выглядел он как актер.

— Добрый день! — Он улыбнулся и протянул мне руку. — Я подумал, что мне надо, наконец, представиться. Я уже несколько дней как переехал, живу наверху, на четвертом. Симон Вестбюль.

Я не ответил. Я пристально смотрел попеременно на шрам на его подбородке и на его протянутую руку и страстно желал, чтобы его звали просто Бюль. Перед моими глазами бешено вращалась маленькая стрелка компаса — Вест-Ост, Запад-Восток. Я весь покраснел и вдруг вспотел. Это из-за шариков в лотерейном барабане, они начинаю прыгать, не спрашивая, нужно ли мне это прямо сейчас или нет. Я прямо-таки слышал, как они стукаются о мой череп с внутренней стороны.

Бюль продолжал любезно улыбаться, но в глазах у него вдруг появились два малюсеньких вопросительных знака, как будто он никогда еще не видел жутко вспотевших мальчиков. Его рука все еще весела передо мной в воздухе. Наверно, он подумал, что я совсем чокнутый. Я решил взять себя в руки. Даже для необычно одаренного ребенка имя с одной-единственной стороной света в нем — не такая уж ужасно сложная задача.