Рико, Оскар и тени темнее темного

Печальные события вытягивают из человека всю силу, и ноги от них делаются шаткими. До полудня я печатал в дневнике про все, что произошло. Потом уселся в размышлительном кресле, глазел из окна и думал о Феликсе, рассказчике историй без настоящего слушателя, о немом Свене с глазами, похожими на ванну для божьей коровки, и о Софии, которую окружало так много серого чувства. Я думал об Оскаре, как его держат где-то под замком и как ему сейчас, несмотря на весь его ум, наверняка очень страшно. Потом я подумал о себе самом, как я сижу здесь из-за своей необычноодаренности и не знаю, что делать дальше. Кто-нибудь поумнее наверняка смог бы выманить у Софии больше информации.

ДЕПРЕССИЯ

Серое чувство. Так мама сказала однажды, когда мы разговаривали про фрау Далинг. Депрессия — это когда у тебя все чувства сидят в инвалидной коляске. У них больше нет рук, а поблизости, увы, нет никого, кто мог бы эту коляску толкать. А, может, у нее еще и шины спущены. От такой жизни очень устаешь.

Я перебрался в мою комнату и улегся на кровать. Время от времени я взглядывал в окно на растрескавшийся фасад заднего дома, днем он выглядел не так жутко, как вечером и ночью, когда появлялись темные тени. Я подумал, что все-таки могу немного порадоваться и погордиться, ведь я решился один добраться до Темпельхофа и остался после этого путешествия в живых. Но такое ежедневно проделывают тысячи людей. Это ненормально — бояться заблудиться только потому, что не хватает мозгов отличить право от лево.

Прошлой ночью я спал плохо и слишком мало. Глаза закрылись сами собой. Через какое-то время я в ужасе сел на кровати, потому что мне почудилось, что звонит телефон. Но в квартире было тихо. После вчерашнего дождливого дня и пасмурного утра снова вовсю светило солнце. На улице, наверно, было по-настоящему жарко. Тут я снова задремал.

Мне приснился Оскар, как он стоит передо мной в саду на крыше РБ. Он только что выдержал испытание на смелость — посмотрел с высоты на задний двор и покачался на перилах. Теперь он смотрит на меня, а я непременно хочу знать, друг он мне или не друг. Я слышу, как задаю свой хитрый вопрос, придет ли он завтра. Вижу, как Оскар чешет руку. Как теребит свой самолетик. Как покусывает нижнюю губу большими зубами, прежде чем сказать: « Вообще-то завтра у меня есть кое-какие дела. Они могут занять весь день».

Я проснулся так резко, будто меня ударили по голове, только больно не было. В этом сне что-то было не так. Или что-то было не так в моих воспоминаниях. Это что-то было почти осязаемым, но всякий раз, как я тянулся к нему…

Спокойно, Рико, спокойно, только не волнуйся! Я закрыл глаза и еще раз вспомнил вчерашнее. Солнце в саду на крыше РБ. Оскар стоит у перил на крыше и качается, качается, качается. Чешет руку. Теребит самолетик, который я найду на следующий день в мусорном контейнере, маленький красный самолетик, тот самый самолетик…

… о котором я до сих пор думал, что он отцепился от Оскаровой рубашки и упал во двор, пока Оскар качался на решетке!

Я так быстро выпрыгнул из кровати, что голова закружилась. Я помнил неправильно! Самолетик Софии еще был у Оскара, когда он отошел от перил на крыше! Это могло означать только одно…

«Он еще раз приходил сюда», — прошептал я.

Но когда? После того как мы простились в понедельник, я смотрел из окна гостиной, как Оскар выходит из дома. Я тогда придумал себе развлечение — мысленно посчитать шаги, которые он пройдет по лестнице до выхода, чтобы узнать, одинаково ли быстро мы ходим. Оскар вышел быстрее, чем я досчитал.

Значит, в понедельник он никак не мог зайти на задний двор, разве что позже вернулся и еще раз позвонил в чью-то другую квартиру. Это очень маловероятно. А во вторник, вчера утром, его уже похитили, наверно, как раз тогда, когда он шел ко мне.

И это могло означать только одно… Могло означать только одно…

У меня не было ни малейшего понятия, что это могло или должно было означать. Как всегда, когда я сильно волнуюсь, я чувствовал, как гулко бьется сердце, и в голове было такое чувство, будто там изо всех сил машут крыльями дикие птицы. Я обхватил голову обеими руками, как щипцами, и в отчаянии уставился из окна на задний дом. Должно быть, я проспал целую вечность, на улице уже смеркалось. Живот урчал от голода, как бойцовая собака. Еще немножко — и я бы заплакал во второй раз за этот день.

Но я не хотел плакать. Мне нужно было с кем-то поговорить. Иногда бывает, что если кому-нибудь рассказать о том, что сбило тебя с толку, начинаешь сбиваться немножко меньше.

И я точно знал, к кому мне можно пойти.

* * *