Риф

осторожно, будто лаская себя, все выше и выше, до того места, где в кожу бедра врезались шорты. Потом по правой, все так же задумчиво, нежно. Достигнув вершины восхождения, синеватый свет тихо опускался и взбирался на ногу опять. Вокруг орали. Девушка, оставив ноги, вдруг высветила свою грудь. Она была у нее почти обнажена, светлая блузка, больше схожая с майкой, лишь стягивала, а не прикрывала ее. Полная темнота, редкие огоньки сигарет и правая женская грудь в кружочке света. Кричать перестали, продолжился фильм. Девушка больше не светила в себя, ей пришлось отправиться к входу, где столпились зрители. Она была маленькая, ниже меня ростом, но с крупным задом и плотными ногами, как многие кубинки. Я так и запомнил ее: без лица, цвет кожи фосфоресцирующий, такой же как у кальмаров, когда они проплывают ночью ближе к поверхности воды, а ты лежишь на теплых плитах малекона и смотришь вниз.

А однажды на Авениде во время прогулочного безделья меня захватили высокие негритянки. Женщины, дыша крепким ромом, буквально заставили меня идти вместе с ними, они были, наверное, баскетболистки, я видел таких, они тренировались — бегали, отжимались на брусьях, изнемогая от напряжения, истекая потом, — когда мы проходили мимо стадиона, направляясь на охоту. Их было четверо, две обняли меня, сжав шею и руки, а две другие шли рядом и хохотали. Я хоть и знал испанский, притворился непонимающим, а они отпускали шуточки одна понятнее другой. Но не это злило и пугало меня. Я бы с удовольствием прошелся с любой из них по ярко освещенной Авениде и заглянул бы даже в кафетерий, и заказал бы холодного пива, и взял бы цыпленка с кукурузой. Деньги у меня были. Ужасно было то, что я не мог вырваться. Разумеется, баскетболистки не вели меня совсем уж силой. Я делал вид, что вроде бы иду сам. Но их влажные темные руки захлестнули меня как змеи, сила которых проявлена лишь наполовину. Я хорошо знал, что если попытаюсь, пусть якобы для удобства, пусть невзначай, освободиться, их объятия тут же станут мощней. И мне не вырваться. Я начну как бы в шутку, а потом всерьез с ними бороться, а они — гораздо сильнее, чем я — попросту скрутят меня, каждая одной рукой, и будут, смеясь, все равно тащить дальше, вверх по Авениде, жестоко насмехаясь над моим физическим унижением.

Сознавая смехотворность и ужас положения, внутри мучаясь, а ртом улыбаясь, я собрался все же начать борьбу, но позже, когда будет хотя бы пройден тот участок Авениды, где могут встретиться знакомые. Женщины провели меня пять или шесть автобусных остановок и остановились только у одного из баров Наутики. Там они поцеловали меня в обе щеки и отпустили, оставив фразу на русском: «А ну отвали, черная сучка» невысказанной, а намерение поступить по-мужски неосуществленным. Я помнил о них только то, что они были страсть как сильны, пахли ромом и говорили мне «ниньо», что по-испански значило — мальчишка, малыш.

Иногда, забредая в районы сплошных католических, белых как песок на солнце, храмов, в такие каменные места, где пальмы уже не росли, а сидели лишь высохшие старики на ступеньках и бегали, выпрашивая жвачку, негритята с огромными животами, мне и вправду казалось, что я уже привык к этому миру и именно здесь я перестану наконец быть «ниньо» и превращусь в «мучачо», то есть в парня, свободного человека. Мне мерещилось, что я уже не русский, а странный потомок кабальеро, видевшего, как погребали Колумба в Кафедральном соборе. Что моя кровь состоит из тысячи оттенков, и что почему-то я умею говорить по-русски. Я вспоминал все, что мог, о ностальгии и смутно догадывался, что такое чувство здесь могут воспринять как грех. Как можно, очутившись в раю, грезить о чем-то другом? Я вспоминал прочитанную много раз книгу о бриге «Баунти». Я, живя два года в Гаване, и понятия не имел о Хемингуэе, а историю этого корабля выучил наизусть. Я будто сам был членом того экипажа, который взбунтовался и высадил капитана на какой-то остров. Северный никчемный остров. А сами мы отправились искать место, где не существует человеческого принуждения. Мы объездили весь архипелаг Южных морей, мы останавливались на Таити, и часть наших моряков осталась там. Бедные, бедные люди. Они не знали, не могли догадываться, что за ними через десять лет все равно явится карательный корабль и солдаты, высадившись, будут разыскивать по одному всех англичан, приплывших на бриге, и туземцы наивно укажут карателям всех до одного. Счастливы оказались те, кто успел к тому времени умереть. А мы, проблуждав в океане, утром открыли глаза и увидели необычайно зеленый остров.

Вот тогда-то помощник капитана и сказал сокровенное: «Слева по борту рай, сэр!» Те, кто читал, те помнят, что рай оказался адом. Это грустно. Это правда. Но они попытались не только найти, они попытались вступить на него! А дальше им надлежало лишь понять, лишь почувствовать красоту тления — и тогда восхищение убийственным великолепием заменит боязнь за жизнь.