Риф

— Да, — я положил ей руку на колени и ощутил, как она вздрогнула. Ее ноги, плотно сдвинутые под халатом, шевельнулись — она повела одним плечом и дернула подбородком, коснувшись волосами моей щеки. Задрожав, я обхватил ее руками — как тогда, в борьбе. Она тоже дрожала и, падая ко мне, зажмурила глаза, закрылась ладонями и отвернула лицо. Начав с шепота, она постепенно забылась и теперь говорила громче, почти вслух: «Нет, Господи, это не грех, Господи, нет, не грех, прости!» А я ловил ее руки, отнимал от лица и прижимался губами к ее губам, чтобы заглушить наш общий страх — он становился тише, невнятней, наконец, я его задушил. И тогда, в возникающей тишине, мы оба услышали, как смешивается наша кровь.

Нас разбудило яркое зимнее солнце — первые лучи тепла за весь февраль. Мы проснулись, но не смотрели друг на друга, я чувствовал, что она не спит, что смотрит вверх, и наверное, думает о своем. Я старался запомнить эти минуты — ведь я одним прыжком покрыл расстояние в шесть лет, догнав Лину, а брат — он остался где-то в стороне. Вспомнив о Вадиме, я теперь уже не мог не думать о нем. Я испытывал странное чувство успокоения, граничащее со страхом все еще маленького человека — может быть мне уже не хотелось, чтобы моего брата нашли. Может быть. Я повернулся к Лине.

— У тебя были мужчины… кроме мужа?

— Я любила одного человека, — помедлив, ответила она.

— Это был мой брат?

— Да.

— Но почему?!

— Не знаю, я люблю его.

— Скажи… а у вас было что-нибудь тогда, у нас дома, в последнюю ночь?

— Да. Он… стал мужчиной, как ты. А я женщиной… Боже, как пошло так говорить — стала женщиной! Я не знаю, как еще сказать на этом животном языке…

— Лина.

— Я слушаю тебя, мой мальчик…

— А ты сказала вчера, что я стал похож на него. Значит он где-то здесь, рядом.

— Да. Я знаю, где он живет, я знаю его телефон.

Я молчал.

— Почему ты не спрашиваешь? — тихо спросила она.

— Как его найти? Слушай, — вдруг крикнул я, привстав с кровати, — а я? А со мной? Я-то что? Ты со мной так же как с ним, потому что я похож на него, напоминаю его, это так? Говори!

Я нависал над ней, распластав ее руки на смятой постели, сжимая их так, что побелели костяшки пальцев — как тогда. Сжав зубы, она вертела головой и морщилась от боли — тоже как тогда. Сейчас она должна сказать: «Пусти».

— В тебе его кровь. Ты… такой же, как он, — быстро, сдавленно говорила она, и я увидел, что она плачет.

Я слез с кровати, надел брюки и сел в кресло. Потом я достал сигарету и закурил. Ее тело дрожало, она продолжала плакать. Я подошел к ней и погладил ее волосы.

— Прости, — сказал я, — прости.

— Да за что? — улыбнулась Лина. Растрепанная, с мокрым лицом, она смотрела на меня, и я вдруг увидел, что сейчас ей гораздо больше лет, чем вчера.

— Ты пойми, я люблю вас обоих, обоих, понимаешь? Вы же братья, я не хочу, чтобы вы были чужие, не хочу. А вы чужие, Валера. Нет, вы почти уже чужие. Еще немного — и все. А ведь он твой брат, самый первый и последний. У меня никогда не было ни брата, ни сестры.

— Где Вадим? — спросил я.

— Подожди, я скажу тебе… Он просил меня не говорить никому, где он. Но тебе я скажу. Но, Валерик, он очень изменился, он не такой, как прежде… это какой-то зрячий Гомер.

— Как ты сказала?

Когда я уходил, она протянула мне несколько купюр:

— Возьми. И не отказывайся. Я знаю, что такое, когда нет денег.

— Почему мне все об этом говорят! — злобно крикнул я, оттолкнул ее руку и в коридоре обернулся:

— У меня они будут, черт возьми, много!

Когда я позвонил брату, Вадим коротко, не удивившись, сказал: «Завтра в пять на Маяковской, стой на улице под колоннами».

Светило солнце. Я курил, прогуливаясь возле колонн, затем зашел за угол здания и бросил окурок на тротуар. Услышав автомобильный гудок, я поднял голову и увидел Вадима — он сидел за рулем белого, ослепительно сверкающего на солнце автомобиля, в солнцезащитных очках и, улыбаясь, смотрел на меня.

— Привет, Гип, — сказал он, открыв дверь, — садись скорее, тут нельзя долго стоять.

Он снял очки и положил их на приборную панель.

— Здравствуй, Вадим, — сидя рядом, я смотрел на него и улыбался. Мы оба улыбались, он все так же — левым уголком рта. Я не знал, что говорить.

— Не напрягайся, — произнес брат, — сейчас заедем куда-нибудь, поедим, я умираю от голода, а ты?

— Наверное, — ответил я, барабаня пальцами по приборной панели.

— Не напрягайся, — повторил Вадим, легко дотронулся до рукоятки коробки передач, и машина тронулась с места.

— Автоматическая? — я кивнул на коробку передач.

— Да, — Вадим, не глядя на меня, вел машину одной рукой.

— А какая модель?

— Форд Таурус.

— … много стоит?

— Двадцать тысяч, — небрежно ответил брат.

— Ты неплохо зарабатываешь.

— Как когда, Влерик. Иногда — очень много, иногда — нет.

— А кем ты работаешь?

Вадим посмотрел на меня:

— Ты так говоришь со мной, Влерик, словно я какой-то мафиози, а? А? — и засмеялся — так же, как и раньше, сразу напомнив о разнице в шесть лет. — Я занимаюсь компьютерной графикой, за это сейчас хорошо платят. А ты — как?