Ричард Лаймон. Ночь в тоскливом октябре

Ричард Лаймон Ночь в тоскливом октябре

^{© Richard Laymon, Night in the Lonesome October, 2001}

_{© перевод Б. Лавров, С. Буренин}

_{© Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero, 2016}

Небеса были пепельно-пенны,

Листья были осенние стылы,

Листья были усталые стылы,

И октябрь в этот год отреченный

Наступил бесконечно унылый..

Эдгар По. «Улялюм»[1]

Глава первая

Мне было двадцать лет; той ночью, когда все это началось, сердце мое было разбито.

Зовут меня Эд, Эд Логан.

Да, сердце можно разбить и парню. Это не дамская привилегия.

Честно говоря, по мне ощущение разбитого сердца больше смахивает на пустоту в желудке. Болезненную каверну, которую не исцелить никакой пищей. Сами, наверное, знаете. Возможно, испытали на собственной шкуре. Вы страдаете; вы не находите себе места. Вы не в состоянии здраво рассуждать, появляется желание умереть, но на деле вам хочется лишь одного: чтобы все стало как прежде, когда вы были с ней… или с ним.

В моем случае ее звали Холли Джонсон.

Холли Джонсон.

Господи. Лучше о ней и не вспоминать. Довольно и того, что в Холли я влюбился всем своим глупым сердцем, всей своей юной душою. Это было прошлой весной, когда мы учились на втором курсе Вилльмингтонского университета. И она, казалось, тоже была влюблена. Но вот семестр закончился. Я поехал домой в Милл-Вэлли, а она — в Сиэтл, где работала старшим вожатым в каком-то задрипанном летнем лагере, и там она закрутила с другим вожатым. Только вот выяснилось это не прежде, чем я отмотал две недели осеннего семестра. Я знал, что ее нет в университетском городке, но не знал почему. Ее соседки по общаге изображали полное неведение. На мои телефонные звонки ее мать отвечала очень уклончиво: «Холли сейчас нет дома, но я ей передам, что вы звонили».

А потом, первого октября, пришло письмецо. «Дорогой Эд. Я всегда буду с любовью вспоминать то время…». И так далее. Это было не письмо, а сущая бомба… вуду-бомба, которая сперва умертвила меня, а после подняла на ноги в виде зомби. Ту ночь я провел в одиночестве, глуша водку (купленную одним из моих совершеннолетних приятелей) и запивая апельсиновым соком — пока не отрубился. Утром пришлось убирать блевотину.

За сим настало тяжелейшее в моей жизни похмелье. По счастью, письмо пришло в пятницу. К понедельнику я уже оправился от бодуна. Но не от утраты.

Я посещал занятия, делал вид, что погружен в учебу, словом, изображал из себя доброго старого Эда Логана.

В тот вечер я занимался зубрежкой до одиннадцати. Вернее, пытался ею заниматься. Глаза скользили по строчкам, а мысли были об одной лишь Холли. Воспоминания одолевали меня. До боли хотелось ее вернуть. Я терзался, воображая ее в постели с этим Джеем. Необыкновенным и чувствительным, если верить письму.

Ну как можно втюриться в парня по имени Джей?

Я знал трех или четырех Джеев, все — редкостные засранцы.

Необыкновенный и чувствительный.

Я хотел убить его.

Я хотел убить ее.

Я ненавидел ее, но все равно жаждал вернуть. Я представлял себе ее возвращение, собственные рыдания, когда мы обнимемся и поцелуемся. И она, тоже плача, выдохнет: «Я обожаю тебя, Эд. Прости, что причинила тебе боль. Я никогда больше тебя не покину».

Ага, конечно.

В общем, так я и встретил ночь понедельника. Около одиннадцати я махнул рукой на учебу. Включил телевизор, но тупо пялился экран, даже не видя, что там показывают. Подумывал отправиться на боковую, но боялся, что во сне меня будут преследовать Холли и Джей.

В конце концов, я решил прогуляться. Просто, чтобы уйти из комнаты. Хоть чем-то заняться. Как-то время убить.[2]

В жопу его, думал я. В жопу Торо. В жопу вечность. Пусть на все на свете катится в жопу.

Хотелось выйти в ночь, затеряться в ночи, и никогда-никогда не воротиться назад.

Быть может, меня собьет машина. Быть может, кто-нибудь меня убьет. Быть может, я прогуляюсь до железной дороги и пригляжу себе подходящий поезд. А может быть, я буду просто идти и идти, все дальше и дальше, прочь из этого города, прочь из этого штата, просто прочь.

Прочь — вот куда меня больше всего сейчас тянуло.

А снаружи тьма пахла сладостной влагой, и дул мягкий ветерок. Октябрьская ночь казалась скорее летней, нежели осенней. От быстрой ходьбы я в своей замшевой куртке и джинсах вскоре упрел. А посему замедлил шаг. В конце концов, мне ведь некуда было спешить.

Хотя в голове не было никакой определенной цели, я заметил, что иду на восток.

Никакой определенной цели?

Может да, а может и нет.