И оставалась такой еще три года. Когда ему исполнилось тринадцать, Мина, его мать, тяжело заболела. Тимон потом узнавал об этой болезни — это не лечилось, отцу сразу должны были это сказать. Скорей всего и сказали, но он упрямо продолжал таскать в дом одного целителя за другим. Все они, как один, пожимали плечами и советовали подать прошение на поднятие. На просьбу «сделать хоть что-нибудь» накладывали заклятье, оставляли несколько печатей с аналогичным действием и уходили, явно недоумевая — странный этот на-райе! На некоторое время маме становилось лучше, она начинала что-то есть, веселела. Ненадолго. Еще до того, как печати кончались, ей опять становилось плохо, последние уже почти не действовали. Появлялся новый целитель, просматривал предыдущие записи — и все повторялось сначала. К концу года отец извелся, потускнел. Наконец Мина, исхудавшая в щепку и уже не встававшая с постели, дала свое согласие на поднятие во Жнеце, подали прошение, стали ждать. Прошел месяц, второй, третий. Тимона перестали пускать к маме. Он нашел выход: он забирался в смежную комнату через окно и часами сидел под дверью — слушал. Иногда он слышал ее голос, слабый, шелестящий. Иногда отец ей пел — на непонятном языке, что-то бодрое, Тимону даже весело становилось — но ненадолго. Как только отец замолкал, опять приходил страх за маму. Тимон много плакал там, под дверью, зажимая руками рот, чтобы никто не узнал, что он там сидит, и не выгнал. Это было важно — чтобы не выгнали: только здесь он теперь мог услышать мамин голос, пусть слабый, но мамин.
Тем вечером он опять сидел под дверью. Отец убаюкал больную и вышел. Но на этот раз шаги его не удалились в сторону кабинета, а приблизились. Тимон едва успел юркнуть в угол за тяжелую штору на окне, как в комнату вошел отец. Очень осторожно, медленно и почти не дыша, Тимон отогнул крохотный краешек шторы — на полглаза. Отец постоял, явно на что-то решаясь, достал печать, долго на нее смотрел. Сломал и бросил, быстро, чтобы не передумать, Тимон так всегда прыгал в воду, когда купался.
— Здравствуй, Лья, — как-то обреченно сказал отец.
— Жнец Великий! Мышонок! Что случилось? Сгорели леса? Или океан в трещину вытек? Мир раскололся? А я-то и не заметила!
— Лья, пожалуйста! — отец попятился и отвел взгляд. В портале стояла обнаженная женщина.
— Не нравлюсь? У тебя и вкусы поменялись? — насмешливо фыркнула женщина. Фигура поплыла, вылилась в новую форму. Светловолосый мужчина, тоже без одежды. — Так лучше?
— Лья!
— Тяжелый случай! — презрительно скривился мужчина, выдернул откуда-то сбоку пеструю тряпку, замотался в нее, как в банное полотенце, ниже подмышек. — Все? Предупреждать надо о визите заранее, если у тебя реакция нездоровая! Мог бы и вспомнить, что я тряпки дома не ношу! Ну, заходи, что ли?
— Лья, что там? Помочь? — донеслось из глубины портала.
— Все нормально, старый знакомый заглянул, — отозвался мужчина, и опять повернулся к отцу. — Ну? Идешь?
— Нет, Лья, я не в гости, — попятился отец. — Я… Лья, помоги! Я знаю, ты можешь! Пожалуйста!
— Чем тебе помочь, мышонок? Что-то ты совсем серенький стал! — фу, какой ехидный! Почему он так с отцом разговаривает?
— У меня умирает жена, — отец стоял, стиснув руки перед грудью. Тимон прямо чувствовал, что отцу ужасно не хочется о чем-то просить этого мужчину, который и не мужчина вовсе. Так было один раз, когда мама заставила Тимона извиняться перед противной девчонкой на-райе, которую привели к ним в гости. Он правда был не виноват, что она упала, а извиняться все-таки пришлось.
— Подай прошение, — дернул мужчина плечом.
— Подали. Три месяца прошло! Пожалуйста, Лья!
— Да чего ты от меня-то хочешь? Чтобы я ее без разрешения подняла? Ты в своем уме? Вот и я с ума не сошла!
— Нет, Лья, но у тебя же есть какие-то связи, хотя бы узнать, почему так долго…
— Три месяца — долго? Ха! А три года — не хочешь? А пять лет? И вопрос не только в этом. Скажи мне, мышонок — а мне это надо? Бегать, напрягаться самой, напрягать знакомых, чтобы сделать в кайф кому — тебе? Смешно! Я тебе давно объяснила, что все, что ты можешь от меня получить — это по морде! Всегда пожалуйста! В любое время, в любом количестве и совершенно безвозмездно.
— Лья! Ты никогда не была жестокой! У нас ребенок, ему всего четырнадцать! Он останется совсем один!
— Жестокой не была, но и добренькой дурочкой тоже! Что-то ты крутишь, мышонок! Сколько ей осталось?
— Нисколько, — отец закрыл лицо руками. — Печати не помогают. А слишком сильные ее убьют.
— А ты спой ей «Созидание»! — ехидно улыбнулся мужчина.
— Пою, — обреченно сказал отец. — Каждый день. Только поэтому она еще и жива до сих пор. Лья, пожалуйста!
— Эк тебя приплющило! Ну, показывай, — мужчина прошел в комнату, оба вышли, видимо, пошли к маме. Сейчас бы и выскочить Тимону в окно, но… А кто ему потом что расскажет про маму? Отец на его вопросы давно не отвечает. Не-ет! Никуда он не пойдет! Некоторое время царила тишина, потом в комнату влетел отец. Именно влетел и еле удержался на ногах, дверь явно была открыта его головой.