Все оказалось гораздо проще. Мявшийся и подозрительно смотревший хозяин сразу успокоился, как только Лья попросила составить договор. Значит — не краденое! Воры договоров не составляют. Лья была приятно удивлена. Ставший вдруг весьма радушным, торговец дал вполне приемлемую цену и, даже, поинтересовался следующей партией. Лья попросила его отметить, какие образцы будут уходить лучше всего, и обещала зайти через пару дней. Жизнь налаживалась.
Они продержались сто двадцать лет. Разрешение на поднятие давно было получено и лежало в ожидании своего часа. Доза крови росла неуклонно: одна капля, три, десять. Лья строго себя контролировала, но сделать ничего не могла. При попытке себя ограничить меньшим количеством начиналась ломка, существование превращалось в пытку — и не только для нее. Через 50 лет она его в первый раз укусила. Через три часа, немного придя в себя, Берэн выдал свой комментарий:
— Блин! Сколько времени зря потеряли!
Но всему приходит конец. С увеличением дозы Лья все дольше спала, энергии для компенсации уже не хватало, эмоции сжирали ее катастрофически быстро. В последние десять лет периоды оцепенения стали быстро удлиняться. На сутки бодрствования приходилось двое-трое суток сна. «Моя спящая красавица», смеялся Берэн. Он каждый раз тщательно готовился к ее пробуждению, чтобы не тратить время бодрствования на раздумья, чем себя занять. Просыпалась она всегда утром. Укус, глоток крови, часа три сумасшествия в постели, Госпиталь (если неделя была на исходе), продукты для Берэна и себя. А вот потом можно было покататься с горки на санках, или сходить на озеро, или много чего еще — Берэн был изобретателен. Но к ночи обязательно вернуться домой. Побережье пришлось покинуть, Берэн боялся оставлять спящую Лью в одиночестве в ненадежной хижине. Да, там никого не бывает, но все когда-нибудь случается в первый раз. Если ее кто-нибудь найдет и увезет, когда он будет в море — где он ее будет искать? А что будет, когда она проснется? Вот именно.
После того, как она проспала семь суток подряд, Берэн понял, что дольше тянуть нельзя.
— Лья! Это уже не жизнь — это существование! Посмотри: сейчас ты в Госпиталь, потом на рынок, потом к поставщику за едой. Все в один день! Сюда ты доползешь к вечеру, вымотанная и голодная. Даже если я буду тебя весь вечер кормить — следующий раз будет только через неделю! Получается, что ты живешь только за счет крови из Госпиталя — и моей. Ты еще и сопьешься в результате. В прошлый раз ты уже проснулась с ломкой, и сегодня тоже. Это плохо кончится, Лья. Мне жаль, но, видимо, это край.
— Но сегодня мне не так плохо, как прошлый раз. Может… — Берэн покачал головой.
— Просто я тебя вчера молоком поить пытался через трубочку. Половина в тебя, половина на пол. Я напугался: ты еще никогда не спала так долго. Лья, смирись. Пойми, дальше будет еще тяжелее, ты же читала, все знаешь не хуже меня. В этот раз ты проспала семь суток. Ты можешь мне сказать, сколько ты проспишь в следующий раз? И в каком состоянии проснешься? Ну, не плачь! Давай лучше подумаем, что нужно сделать и что приготовить. А в следующий раз ты меня поднимешь.
Вечером она долго плакала в его объятьях, так и заснула в слезах. И проспала восемь суток — мраморное изваяние с черными кудрями — не шевелясь, даже не дыша. К восьмому утру Берэн совсем извелся. А если это продлится десять, пятнадцать суток? Она проснется совершенно невменяемой, это будет уже не вампир — это будет неуправляемое чудовище с неуемной, неутолимой жаждой крови! А что будет с ним? Кто его поднимет? Но она проснулась.
И был последний вечер. Лья сидела у стола в гостиной. Даже плакать она была не в состоянии. Все эти годы она искала какую-нибудь зацепку, какое-то средство или заклинание и жила в надежде на чудо. И не нашла. Какая огромная опустошенность внутри! Ее Рэнни не станет. Сегодня. И она сделает это сама. Вместо него появится какой-то незнакомый, не исключено, что неприятный, вампир. Отчаяние захлестывало волнами, мир поблек и выцвел, и никакого удовольствия от этих эмоций она уже давно не получала. Уже очень, очень давно. Берэн подошел, сгреб в охапку — он теперь все время так делал.
— Лья! Ты меня, никак, хоронить собралась? Мы так не договаривались! — оцепенение прошло, она расплакалась. Он не понимает! Теплый! А через час будет холодным, таким же, как все они, как она сама — и уже никогда не согреется! — Лья, душа моя! Ну, успокойся! Пойдем лучше, похулиганим напоследок!
Он отнес ее в спальню. И в самый ослепительный миг она воткнула ему в основание шеи отравленную иглу. Он удивленно и виновато улыбнулся и рухнул ничком. Она заревела в голос, выбралась из-под ставшего непомерно тяжелым тела. Перевернула его на спину, всхлипывая навзрыд, достала нож и кисточку. Чиркнула по ладони ножом и, макая кисть в натекающую кровь, стала рисовать. Два серпа на лбу, рукоятью к носу, от переносицы вверх — колос. То же — над сердцем, на солнечном сплетении, внизу живота, на стопах ног и на тыльной стороне кистей рук. Ревела.