Когда он повторяет свое объяснение, Мелани Фрэнсис вспоминает этих мудаков с их наглыми наездами и представляет их реакцию, когда они увидят свою раскуроченную машину. Она смотрит на мужа и начинает смеяться, обнимая его за шею. Джим улыбается, глядя через ее плечо в окно на двор, где Грейс плетет для Евы венок из маргариток.
4
Мастерская
Из огромного музыкального центра горланит «Китайская демократия» «Ганз н’ Роузиз»[2] – причем на такой громкости, что буквально выталкивает Мартина Кросби обратно за тяжелую армированную дверь, которую он отодвинул, чтобы войти в небольшую студию. Традиционная наборная стереосистема с высоченными динамиками втиснута в пространство с окном и застекленным потолком; еще здесь едва помещаются печь для обжига и мольберт, а на полу свалены в кучу краски и стройматериалы. Джима Фрэнсиса за верстаком не видно, но Мартин без труда узнаёт голливудских актеров и поп-звезд, выставленных на полках, несмотря на то что художник неимоверно изобретательно их изуродовал. Искромсанное бритвой лицо звезды блокбастера зашито грубыми нитками. У кумира из кабельного сериала на голове сбоку выросла массивная опухоль. Поп-принцесса, какая жалость, осталась без глаза.
Музыка резко умолкает, и у его плеча возникает Фрэнсис с пультом в руке, отчего Мартин подскакивает. Художник, по своему обыкновению, ничего не говорит собственному агенту. Сам Мартин Кросби – человек спокойный и молчаливый, предпочитает слушать, выглядывая из-за очков в серебристой оправе. У него навалом неблагодарных клиентов, и некоторые из них считают его в лучшем случае неизбежным злом. Но у него никогда не было такого…
– Ну и чего тебя сюда занесло?
Когда Мартин объясняет, почесывая подбородок со щетиной такой же длины, как на голове, Джим Фрэнсис просто говорит:
– Все путем. Лучше я вернусь к работе, – и тычет в маленький холодильник. – Возьми себе воды. – После чего берет пульт, и комнату снова наполняют звуки, которые Мартин считает беспонтовой, перепродюсированной рок-музыкой, – они насилуют его барабанные перепонки.
Он собирается что-то сказать, но понимает всю бессмысленность этой затеи, а Фрэнсис между тем подходит к скульптуре в углу, склоняется над очередной головой, остервенело лепит ее большими мозолистыми руками, а потом кромсает целой коллекцией ножей.
Впрочем, Мартин
Джим Фрэнсис – странный тип, спору нет, думает Мартин, хотя это качество вряд ли уникально среди его клиентской базы. Мартин хотел поговорить об открытии в следующем месяце, убедиться, что все работы будут готовы к выставке, и выяснить, как ее лучше всего организовать. Это оказалось непросто. У Фрэнсиса есть электронный адрес, но он никогда не отвечает на авансы Мартина и на его СМС. Телефонные разговоры, если он снисходит до того, чтобы взять трубку, становятся упражнениями в грубоватом минимализме. Во время последнего разговора Джим Фрэнсис просто сказал со своим скрипучим акцентом:
– Не забудь пригласить на открытие Рода Стюарта, – и дал отбой.
Поэтому-то Мартин и приехал из Лос-Анджелеса, но покамест все говорит о том, что день будет потрачен впустую. Это совершенно неприемлемо. В растущем отчаянии Мартин кричит художнику в спину, но музыка слишком громкая, а он почему-то побаивается даже минимального физического контакта, намекающего, что он не прочь побеседовать. У него появляется шанс, когда трек заканчивается и вопли Эксла Роуза ненадолго затихают.
– ДЖИМ!..
Художник поворачивается и, схватив пульт, выключает музыку. Спокойно смотрит на Мартина.
– Я понимаю, что ты очень занят, и глубоко восхищаюсь твоей трудовой этикой, но нам нужно принять несколько важных решений по поводу выставки. Необходимо, чтобы ты меня внимательно выслушал. Я приехал из Лос-Анджелеса…