Ревность

Сексуальность Шон была для него даром судьбы. Если бы ее интерес к сексу располагался в пределах нормы, он все равно любил бы ее, а так у него поначалу возникли сомнения, сумеет ли он удовлетворить ее запросы. Но и в нем обнаружился сексуальный голод, который удивлял его самого. Получалось так, что чем больше они занимались любовью, тем больше в этом нуждались. Однажды днем, несколько лет тому назад, она сбежала с работы, приехала домой, распахнула дверь туалета, где он начитывал «Мадам Бовари» на магнитофонную пленку, и сказала: «Дэвид, мне приспичило. Прямо сейчас». После близости она сказала ему, что они наркоманы. Их возможности только возрастали, они никак не могли насытиться.

И вот, до предела развив в нем сексуальные потребности, она оставила его ни с чем. Как мог он это выдержать, если в последние три года она неизменно отвергала его? Он просто терпел. У него не было выбора. Он заслуживал того, чтобы быть отвергнутым. О связи на стороне не могло быть и речи, не из моральных соображений, а из-за отсутствия интереса к другим женщинам. Правда, в последнее время что-то изменилось. Женщины в бассейне и вот теперь – женщина, сидящая в кабине грузовика. Мег. Боже, что бы все это значило? Весь день ему хотелось быть рядом с ней и – держаться от нее подальше в одно и то же время. В маленьком магазинчике на Плаца де Армас она передавала ему в руки банки с консервами, и каждый раз, когда ее пальцы касались его руки, он испытывал головокружение. Сладостное чувство, загадочное, опасное томление. Возможно, это чувство скоро пройдет. Он надеялся, что со временем так и будет. Может быть, когда он узнает ее поближе, в ней обнаружатся дурные свойства, скрытые от поверхностного взгляда, и его чувство умрет естественной смертью, так и не проявившись.

Но сейчас ее теплота властно притягивала его как человека, которого слишком долго держали на морозе.

13

После часа езды дорожное покрытие кончилось, и они поехали по проселочной дороге. Стены джунглей все ближе придвигались к грузовику. Изменился характер растительности: вместо высоких стройных деревьев их окружали заросли кустарника и густая поросль вьющихся растений, приобретавших в темноте зловещие очертания. «Вот оно, наконец», – подумала Шон. В течение этих двух недель они постоянно будут окружены этими стенами, окажутся внутри, а не снаружи. Высоко над головой, невидимый в темноте, шатер из ветвей распростер над ними свой охранительный свод.

Чувство покоя снизошло на нее после того, как она поговорила с Кейтом и Джейми. Она сожалела о том, что вела себя как безумная, что набросилась на Дэвида. Она не хотела возвращаться к прежнему тону во взаимоотношениях с ним, хотела цивилизованного, а не базарного расторжения их брака. По сжатию его руки, обнимавшей ее за плечо, по мягкости тона, каким он говорил с ней, она почувствовала, что прощена. Дэвид был спокоен.

Робин чутко всматривалась в окружавшую их тьму.

– Здесь такой мрак. Как только Мануэль различает дорогу? – Ей приходилось говорить громко, чтобы перекричать жужжание насекомых.

У грузовика была исправна только одна передняя фара. Выглянув из-за кабины, Шон при свете этой фары разглядела узкую, изрытую колеями дорогу и нависший над ней занавес листвы. Вид был жуткий.

Они едва различали друг друга. По мере того как колеи становились все глубже, им приходилось перемещаться со своих тюков на холодное железное дно кузова, чтобы удержаться в нем при особенно сильной встряске. Шон пересадила Коко себе на колени.

– Можно я еще ее подержу? – спросил Дэвид. Коко охотно пошла к нему. Дэвид умел находить общий язык с животными; он укрыл обезьянку своими широкими ладонями.

После четырех долгих и тяжелых часов поездки грузовик внезапно свернул в кусты, где, казалось, вообще не было дороги. Ветки цеплялись за плечи, листья трепали по щекам. Так они проехали милю-другую, в полном молчании. Шон напрягала мускулы, чтобы противостоять качке.

– Лучше посадим Коко обратно в клетку, – сказала она, беря эльфа из рук Дэвида. Когда Шон запирала клетку, обезьянка посмотрела на нее с укоризной.

– Смотрите, там свет. – Ивен протянул вперед руку.

Размытое пятно света постепенно приобрело форму четырех квадратных окон маленького здания – или чего-то подобного, – но когда они приблизились, Шон увидела, что это были окна каюты лодки. Шатер листвы расступился над ними, и замерцала серебряная луна. Перед ними при мягком свете луны мерцала вода. – Наверное, это Рио-Тавако, – сказала Шон.

Теперь они могли разглядеть лодку. Женщина с длинными черными волосами вышла из каюты, и дверь-ширма снова затворилась за ней. У нее в руках была керосиновая лампа.

– Тэсс? – позвала она.

Тэсс выбралась из кабины и подошла к женщине, которая радостно сжала ее в своих объятиях.

У Тэсс, вероятно, есть какая-то другая жизнь, подумала Шон. В той жизни смягчаются острые углы ее натуры. Как иначе объяснить ту очевидную радость, с какой встречала ее черноволосая женщина?