Ревность

– Следующая возможность сделать это представится не раньше, чем через две с половиной недели.

Ивен выдвинул подлокотник и впервые за этот год прижал свою руку к ее руке, ладонь к ладони.

– Как ты думаешь, удастся тебе наконец успокоиться во время этой поездки?

– Со мной все будет в порядке, как только мы оставим Икитос за спиной. – Она закрыла глаза, чтобы сосредоточить внимание на том, как плотно прилегла его рука к ее руке.

После того как Ивен вернулся на свое место, Шон продолжала сидеть в темноте, прислушиваясь к ровному гулу моторов. Закрытый роман лежал у нее на коленях. Она взглянула на Дэвида. Он крепко спал. Было видно, как мерно поднимается и опускается его грудь под тонким синим одеялом. Он мог заснуть где угодно, его покой не нарушался снами. Он легко мог бы проспать весь путь до Икитоса, просыпаясь только на время пересадок. Шон хотелось бы обладать такой способностью. Ведь ей еще предстоит скоротать эту ночь с романом, которым она не может увлечься, и с головой, полной воспоминаний.

10

Три года назад самой характерной чертой Икитоса был запах. Дым, нечистоты и сладкий запах гнили. Она и Ивен сошли с самолета, и оба сморщили носы.

Они сели на такси, сказав шоферу название своего отеля. Гид из местного питомника должен был зайти за ними утром и повести в джунгли. Шон уже мечтала о том, как она выберется из этого городка и окажется в дождливом лесу. Поскорее бы закончился этот этап их путешествия.

Они сидели на заднем сиденье, слишком усталые, чтобы разговаривать. Пружины сиденья напоминали о синяках, которыми накануне наградил ее Дэвид. Теперь ей казалось, что тот сладкий вечер в лодке был давным-давно. Ивен внезапно схватил ее руку и прижал к своим губам. Она знала, что это был знак чистого восторга по поводу того, что они здесь, но горячая волна прошла по всему ее телу. Она подумала о том, как легко было бы переспать с ним сегодня ночью.

Прошло четыре с половиной года с тех пор, как пожар в каньоне уничтожил большинство красноухих и изменил характер их отношений, которые основывались теперь на странном сочетании вожделения и сдержанности. Шон не покидало чувство вины, но и желание тоже не оставляло ее. В разговорах друг с другом они никогда не упоминали того кануна Рождества, говоря при случае об «огне», и в глазах Шон это слово приобрело двойное значение. Иногда она убеждала себя в том, что их близость той ночью была не более чем сном. И тогда она ловила на себе его взгляд, и было в этом взгляде нечто настолько грубое и неутоленное, что она понимала: забвение дается ему не легче, чем ей.

– Ивен.

– Да. – Он прижался щекой к ее ладони.

– Я хотела бы, чтобы у меня не было совести. Он понял ее мгновенно и выпустил ее руку, как будто она обожгла его.

– Но она у тебя есть, – сказал он. – У нас обоих. Она кивнула.

Он улыбнулся.

– Каждый раз, когда я думаю о нашей близости, я вспоминаю о том, как тебя рвало в туалете. Вот что заняло место романтических мыслей в моей голове.

Она засмеялась.

– Неадекватное поведение. – Немного поколебавшись, она спросила: – Как часто ты думаешь о нашей близости?

Он посмотрел на нее:

– Хочешь, чтобы я ответил так, чтобы ты смогла с этим жить, или правду?

– Правду.

Он прислонил голову к обивке сиденья.

– Я думаю о нашей близости, когда я ночью один. Я думаю о нашей близости, когда я занимаюсь с кем-нибудь любовью. И я думаю о нашей близости, когда вижу тебя в питомнике… и не имеет значения, что ты в этот момент делаешь – ведешь наблюдение, занимаешься бумажной работой, пьешь мой кофе… – Его голос затих, и он посмотрел в окно. – Боже, какое дерьмовое местечко.

– О, Ивен!

Они обменялись тревожными взглядами, когда выбрались из машины возле убогого здания маленького отеля. Когда-то, во времена каучукового бума, это, возможно, было неплохое здание. Маленькие балконы и подъезд были украшены завитками кованого железа, покрытыми ныне толстым слоем потрескавшейся белой краски. Пустые ящики для цветов повисли на стенах, и со всех сторон надвигалась волна горячего влажного воздуха, перенасыщенного запахом уже увядающих цветов.

– Надеюсь, внутри пахнет приятнее, чем снаружи, – вслух подумала Шон, когда они поднимались по ступенькам к парадной двери. Она ощущала какой-то несвежий привкус во рту и надеялась найти в своем номере бутылку с водой; тогда она сможет почистить зубы.

У женщины, сидевшей за регистрационным столиком, цвет кожи напомнил Шон свежевыпеченный хлеб. Складки кожи свисали с ее щек. Она говорила с ними на испанском языке, которого они не знали. Она схватила Ивена за запястье и протянула ей клочок бумаги. На нем был нацарапан номер. 619-555-1555. Шон поразила его симметричность.

– Это номер в Сан-Диего, – сказала она Ивену. Он тебе не знаком?

Он покачал головой.

– Чей это номер? – спросил он женщину громким голосом, как будто так его легче было понять.

Женщина тараторила по-испански, тыкая оплывшим пальцем в руку Шон. Затем она показала пальцем в темный проем холла.

– Телефоно, – сказала она, подталкивая Шон по направлению к холлу.