Ревность

— Знаю, знаю! Но что я могу поделать? — причитала Нора. — Ой! Горит!..

Трубку на другом конце бросили. Розамунда, ободренная мыслью о пяти разных тортах, которые не ей предстоит напечь, энергично принялась за домашние дела, и у нее еще осталось полно времени, чтобы добраться до Норы своим ходом, не дожидаясь приглашения Линди подвезти ее на машине. Почему бесконечные мелкие услуги Линди вызывали такое отвращение? Когда рядом был Джефри, еще куда ни шло — можно было думать, что она старается и ради него; но когда его нет — о чем думать? Что на самом деле означали все эти одолжения, сдобренные изрядной долей скрытого ехидства? Кто-нибудь более снисходительный, чем Розамунда, несомненно сказал бы: лает, да не кусает. Слабенькое утешение — именно «лай» постоянно звенит у тебя в ушах.

Хотя Розамунда и вышла из дома пораньше, первой в гостиной Норы все равно оказалась Линди. Она удобно расположилась в одном из покрытых кретоновыми чехлами кресел и прямо-таки излучала обаяние. Слушая, как Линди расхваливает Норины картины, ее обои, ее ореховый торт с глазурью и вид из ее окна, никто бы не догадался, что гостья считает хозяйку сварливой женой и эгоистичной, несведущей матерью. Хотя, конечно, особого противоречия тут нет, напомнила себе Розамунда, тысячи сварливых жен живут в чудесных домах…

— Чего это ты так на меня уставилась?

Линди хихикнула, словно вопрос был задан в шутку. Но у Розамунды возникло странное чувство, что шуткой здесь и не пахнет; что слова, сорвавшиеся с губ Линди, вызваны внезапным замешательством, с которым ей удалось совладать. Но какого рода замешательством? И как так Розамунда на нее уставилась? Беглый взгляд в зеркало над камином, естественно, обнаружил только то, что всегда отражают зеркала: сосредоточенное, оценивающее выражение лица, с которым человек обычно взирает на самого себя.

Поэтому Розамунда тоже засмеялась:

— Просто удивилась, как это ты меня обскакала. Пока шла, не заметила, чтобы ты меня обгоняла. Или ты на машине?

— Да, на машине. — Линди все еще пристально ее разглядывала. И вдруг, когда Нора на минуту вышла из комнаты, быстро спросила: — Ты вчера вечером видела Бэйзила?

От неожиданности Розамунда опешила. Она не встречала Бэйзила несколько недель, можно сказать, уже и забыла о его существовании.

— Нет. А что? Он хотел зайти?

— Да нет. Я так спросила. — Кажется, Линди не собиралась давать никаких разъяснений. — Может, он звонил или еще что?

— Да с какой стати? Мы с ним едва знакомы. Я и встречала-то его всего раз, тогда, у тебя на вечеринке…

— Но в тот раз ты, кажется, познакомилась с ним довольно близко. Вы с ним болтали не переставая, я видела. Как он тебе? Расскажи.

Линди с выражением напряженного внимания подалась вперед, и что-то вдруг неуловимо изменилось в их отношениях, словно власть перешла от одной к другой. На мгновение у Розамунды даже голова закружилась — будто земля под ними задрожала. Стены комнаты поплыли перед глазами, ей стало дурно, по телу пробежал озноб. Это, конечно, начинался грипп. Но приступ быстро прошел, и Розамунда услышала свой голос:

— Да ведь это давненько было… Но, помнится, он мне показался довольно забавным. Да, точно, он мне понравился. Хотя, конечно, парень импульсивный…

Она была настороже. Не оставляло неприятное предчувствие: все, что она скажет на эту тему, так или иначе будет использовано против нее, вернее, против Эйлин. Правда, каким именно хитроумным образом, Розамунда не представляла. Но больше ей ничего сказать и не удалось, поскольку в комнату вернулась Нора, с очередным блюдом — упрямица пропустила мимо ушей все советы Розамунды — и с новыми гостьями. В суматохе приветствий, восклицаний и вопросов приватный разговор стал невозможным.

Следующие полчаса были посвящены угощению. Одна половина компании набросилась на него с наслаждением, легкомысленно забыв и о собственной фигуре, и о будущих ужасах кулинарной гонки; члены другой половины состязались друг с другом в сложнейшем искусстве выразить восторг и восхищение каждым видом пирогов и плюшек, ни съев ни единого кусочка.

Церемония подошла к концу, и озабоченное личико Норы просветлело, когда она обвела взглядом доказательства бесспорной победы: горы остатков и объедков, которые, как уцелевшие в бою солдаты умело развернутой армии, свидетельствовали о гении полководца. Началась дискуссия.

Началась как обычно — кто-то принялся рассказывать о каком-то путешествии, но уже через несколько минут все, включая рассказчицу, наперебой говорили о своих детях, сражаясь, как ораторы в Гайд-парке, за внимание аудитории.