Ревность

38,8. Розамунда даже обрадовалась. Такая высокая температура отчасти оправдывала… что? Да все: поганое настроение; обиду на Джефри, которому давно полагается быть дома, а его все нет и нет; кошмарный сон про бедную Линди. Ничего себе привиделось: столкнуть Линди с утеса — или что это было? Наверное, все-таки утес, там ведь шумели волны и завывал ветер, — а потом не помнить себя от радости. Ни страха, ни угрызений совести, как было бы в реальной жизни, если б вы неожиданно для себя пристукнули соседку, которую не перевариваете.

Она не переваривает Линди? Так оно и есть. Можно даже сказать — ненавидит. А кто не стал бы — на ее месте? Но вот что мучило особенно сильно: неприязнь никогда не мешала ей видеть многочисленные достоинства соперницы. Линди — забавная и веселая, энергичная и своеобразная. Даже добрая. На свой лад. По временам проявляет чудеса понимания и чуткости. Даже не скажешь, что она нарочно старается обидеть Розамунду или сознательно пытается разрушить ее брак. Вовсе нет. То, что происходит, гораздо тоньше и гораздо труднее поддается описанию. Это просто выражение лица Джефри; едва заметное изменение его голоса, когда он собирается произнести имя Линди; новая привычка бросить первый взгляд на ее дом, а не на свой собственный, когда по вечерам он отпирает ворота.

Как бы там ни было, Линди в этом не виновата. Другая никогда не бывает виновата. Вот какие у Розамунды современные взгляды! Виновата всегда жена, если она настолько перестала нравиться собственному мужу, что он вынужден искать утешения у другой женщины. Уж если кого и ненавидеть за создавшееся положение, то логичнее было бы ненавидеть себя, размышляла Розамунда… И вдруг ею вновь овладело сновидение. Ни малейшей логики в нем не было и быть не могло. В диком его грохоте голос разума звучал тонко, слабо, как щебет канарейки в клетке. Вновь накатило давешнее ощущение смертельной схватки… Сжатые в последнем усилии руки… И радость победы. Каким живым и ярким может сделаться простой сон, когда тебя лихорадит!..

Ну вот наконец и Джефри! Она услышала его торопливые шаги на лестнице. Неужели все-таки догадался, что утром ей нездоровилось?

Дверь распахнулась, Розамунда в неясной надежде приподнялась на кровати. Голова сразу пошла кругом. Это ведь и вправду так, ей не мерещится? На добром, усталом лице мужа — беспокойство и тревога, каких она не могла представить себе даже в самых смелых мечтах. Но похоже, на нее он и не смотрит, — во всяком случае, не замечает, что она лежит в постели.

— Послушай! Розамунда! — в сильном волнении воскликнул он. — Ты не знаешь, что с Линди? Она пропала!

Глава II

На самом деле Линди вовсе не была красавицей. В первый раз Розамунда увидела ее возле мебельного фургона — засунув голову внутрь, Линди что-то возбужденно втолковывала возившимся там грузчикам. Коренастая, одета затрапезно. Суматошная женщина, заключила Розамунда. Заметьте себе — «женщина», не «девушка». Именно это слово пришло ей на ум, когда они с Джефри, словно проказливые школьники, исподтишка, но с некоторым смущением подглядывали за прибытием новой соседки. Это уж потом Линди показалась им такой молодой и хорошенькой. Это потом ее дом представился им так красиво и с таким вкусом обставленным. А в день переезда мебель выглядела просто ужасно — жалкая кучка на тротуаре, где яркое июльское солнце безжалостно выставляло напоказ каждое пятнышко, каждую заплату на обивке.

— Школьная училка, — весело предположил Джефри. Они стояли у окна в спальне и дружно, с неприличным любопытством выглядывали из-за краешка шторы. Рука Джефри легко лежала на плече Розамунды. — Школьная училка, набитая передовыми теориями и искренней верой в потенциал молодежи. Из тех, кто до последнего не расстается с иллюзиями — добрыми, стойкими, отменно вскормленными иллюзиями, ладно скроенными и крепко — на века — сшитыми. Интересно, сколько эти иллюзии протянут, обретаясь по соседству с нашим Питером и его дружками?

Они прыснули. В те дни — каких-то шесть месяцев назад — они еще могли вместе смеяться над выходками своего шестнадцатилетнего сына. Им еще не приходило на ум обвинять друг друга, если что-то шло наперекосяк. Вот так они и стояли, словно дети в зоопарке, целиком погрузившись в созерцание громоздкой желто-зеленой кушетки, неуклюже передвигавшейся по тротуару. Грузчикам пришлось завалить ее сначала на один бок, чтобы протащить через небольшие металлические воротца в палисадник, а после на другой — чтобы затолкать через входную дверь, в гулкую неизвестность Соседнего Дома.

— Кошка?

Розамунда ни секунды не сомневалась: Джефри поймет не только ее краткий вопрос, но и все, что под ним подразумевается. По их удачно изобретенной шкале ценностей, кошки — это хорошо. Кошатники гораздо лучше, милее, веселее, чем собачники или обожатели волнистых попугайчиков. Собачники слишком сентиментальны, а попугаечники — что о них сказать? Держать живое существо в клетке — жуть!

Джефри задумчиво поджал губы и, поразмыслив, объявил:

— Никаких кошек!