Ревность

Но не детские горести — серьезные и не очень, и не трудности совместной жизни мешали мне примириться с окружающим миром, а только амбиции, затаившиеся в глубине моего существа, — этот крепкий стержень, который помогал мне держаться в детстве и служил опорой для моих фантазий. И может быть, решив, что я их уже осуществила, я уничтожила этот стержень? Двенадцатилетняя наивная комформистка была уверена, не решаясь произнести это вслух, что хочет писать поэмы и романы. В восемнадцать я просто хотела писать. К двадцати двум годам я уже в течение двух лет публиковала статьи в журналах по искусству. Очень быстро я заняла место, вызывавшее уважение в профессиональных кругах, что соответствовало моим чаяниям. В двадцать четыре я основала собственный журнал. И тем не менее, по мере того как я погружалась в работу, мои амбиции тонули в зыбучих песках подсознания и оставались там, забытые и неудовлетворенные, а я никак не могла понять причин этой неудовлетворенности. Все, что я получила, настолько соответствовало изменчивой логике моих фантазий, что, продолжая с легкостью давать себе обещания, я так и не поняла, что одних желаний недостаточно, иногда нужно брать на себя их осуществление, самому вершить свою судьбу. С тех пор как родители и учителя перестали диктовать мне, что делать и как себя вести, я доверилась воле случая, полагаясь на встречи, и хваталась за любые новые возможности, которые возникали сами собой. Очевидно, что при создании журнала Клод проявил больше упорства, чем я. Однако, как только я стала отвечать за издание, я уже не пасовала ни перед какими трудностями.

Короче говоря, у меня была тяга к работе, сила воли, но еще не было или уже не было цели. Я глубоко уверена, что желание писать должно быть внутренней потребностью, и что глагол «писа́ть», как и «дышать», изначально воспринимается как непереходный глагол. Всякий раз, когда это действие касалось искусствоведческих статей и эссе, я могла верить, что удовлетворяю эту потребность; но, сама того не сознавая, я ожидала — в соответствии с мифом — добрую фею или нечаянную встречу с мэтром или человеком, умудренным опытом (см. Крис и Кюрц!), что заставило бы меня писать как-то иначе или о чем-то другом, и такое ожидание рождало во мне некую пустоту, откуда порой исходила смутная тревога.

* * *

Я подумывала о возобновлении сеансов психоанализа; я говорила об этом с Жаком, сидя за тем же столом, за которым я сообщила ему, что мне на глаза попалась фотография голой беременной девушки, но на сей раз я опиралась на стол локтями и смотрела ему в глаза. Прошло больше года, кризисы настолько опустошили нас обоих, что мы превратились в затворников. Не думаю, чтобы Жак с кем-то откровенничал на эту тему, разве что с Бернаром, хотя виделись они редко, что же касается меня, то только во время кризисов я сожалела о том, что рядом нет кого-то третьего, посредника, которого я могла бы попросить истолковать то, чего не могла объяснить сама. Когда спадало возбуждение, мне случалось механически повторять: нужно, чтобы «кто-то пришел», но этим кем-то, по всей видимости, был Жак всепонимающий и Жак милосердный, которого я так безнадежно ждала. Я не знала, к кому другому мне можно было бы обратиться. Наверное, окружающие замечали, что со мной творится что-то неладное; один мой друг обратил внимание, что я сильно огорчена, сосед слышал, как я плачу, а спутникам по прогулке почудилось, что я говорю какие-то странные вещи. Иногда мне казалось, что я чувствую их молчаливую реакцию, и тогда я спохватывалась, не столько боясь выдать себя, сколько не желая вдаваться в объяснения. После одного или двух случаев, происшедших со мной в молодости, я поняла, что больше всего на свете ненавижу откровения — и те, которые собеседники готовы мне доверить, и те, в которые могу пуститься сама, — и это и есть, на мой взгляд, самое постыдное, а вовсе не публикация какой-то интимной информации — в письменном виде или в виде фотографий. Откровения должны быть взаимными — тот, кто говорит, рассчитывает на внимание, советы, сочувствие со стороны слушателя, который не может не осознавать своей ответственности, — тогда как между тем или той, кто открывает себя, и публикой существует дистанция, и пусть она проходит на уровне сцены, где раздевается стриптизерша, но ведь даже она ожидает от безымянных зрителей всего лишь общепринятой реакции, выраженной аплодисментами.