Ревет и стонет Днепр широкий

— Да, и о товарище Босняцком также…

— Ну вот, с этого «также» и начинайте! — сердито сказала Марина. — Вы пришли заявить, что любите его, что он вас любит, что вы друг без друга жить не можете и всякое такое. Но помехой на вашем пути якобы стою я. Так вот запомните, что я никому не помеха, к Босняцкому я равнодушна, и какие там у вас с ним отношения — меня вообще не интересует! Итак, я высказалась. Слово предоставляется вам. Прошу! Только имейте в виду, что на такой разговор, как мне кажется, не стоит тратить драгоценное время. К тому же… меня ждут…

Марина понизила голос и прислушалась: в самом деле, не слишком ли громко она обо всем этом говорит, не слышен ли их разговор в ее комнате?

Наконец и Лия овладела собой: прямая и решительная речь Марины помогла ей взять себя в руки. Марина ей все больше и больше нравилась. Право же, чудесная девушка! И какой же глупой выглядит перед нею она сама, Лия! Тоже мне — революционерка, пришла с ответственным партийным поручением! И Лия вдруг весело рассмеялась:

— Милая Марина! Я просто счастлива, что наконец познакомилась с вами! Заверяю вас, что о Босняцком речь в самом деле — «также», ибо имею к вам более важное общественное и, прямо скажу — потому что вам, вижу, все нужно говорить только прямо, — партийное дело. Но если хотите, чтобы не путать себя самих, давайте сначала — о «также». О Флегонте. Я не люблю Флегонта! — Лия выговорила эти совсем легко и, видимо, совершенно искренне. — Что касается его, то он, в самом деле, сначала немного было влюбился в меня, но, можете мне верить, эта влюбленность ничто против силы любви к вам, и я от всей души уважаю эти чувства. Давайте же сразу вынесем, так сказать милого Флегонта за скобки, и вы разрешите мне начать прямо с самого главного, с чем я действительно к вам и пришла.

6

Лия встала с места и прошлась по комнате из конца в конец. Марина следила настороженным взглядом, из–под тех мест на выпуклом лбу, где должны были быть брови. Лиины слова были успокаивающими: женщины любят слова, любят им верить, а Марина ведь была пусть и несовершеннолетняя еще, но все–таки женщина. Однако полного облегчения эти слова еще не дали: женщины любят верить словам любви от любимого, а к словам соперниц они всегда относятся предубежденно и ревниво.

И Марина сделала вид, что слов о любви она не услышала, а отвечает лишь, на вторую половину Лииной речи:

— Должна предупредить вас, что я тоже считаю себя большевичкой, хотя и не являюсь членом партии. Только, конечно, украинской большевичкой…

Лия остановилась перед Мариной и горячо вскрикнула:

— Марина! Милая моя! Нет большевиков украинских, русских, немецких или каких–то там еще! Это стоит выше!

Как это — выше? — мрачно насторожилась Марина.

— Национальность человека — это его происхождение, а большевизм — мировоззрение, программа жизни. И большевизм интернационален. Большевик борется в Киеве за свободу украинских пролетариев, но тем самым он добивается освобождения и… китайского кули в Шанхае, и негра в Африке, и всех трудящихся в Европе! Большевизм — категория социальная, классовая, политическая, a национальное — только биологическое… Вы понимаете меня?

— Понимаю, — молвила Марина сердито, — но не разделяю вашего взгляда. Национальные и социальные категории не существуют изолированно. Думать так — идеалистический дуализм. Если вы марксистка, то вы должны знать закон единства противоположностей. Кроме того, — Марина торопилась, чтобы Лия не перебила ее, — чувство патриотизма, любви к своему народу и родине — чувство не только биологическое — какой вульгаризм! — но и социальное чувство…

Лия остановилась, несколько ошарашенная: ого! Вон какие высокие материи!.. Флегонт несколько упростил Марину — из его рассказов она выглядела более примитивной.

Лия была так удивлена, что даже присела в кресло в углу. Но Марина вдруг вскочила испуганная:

— Нет, нет! Не садитесь сюда!.. Садитесь здесь!

Она даже взяла Лию за руку и подняла с кресла, чтобы пересадить на стоявший рядом стул.

На недоуменный взгляд Лии Марина ответила, стесняясь и хмурясь:

— Понимаете, это — мамино кресло… Ну, понимаете, после ее смерти мы в него не садимся… Понимаете…

— Я понимаю. Простите! — Лия растерялась. — Если бы я знала… мне так неудобно…

Теперь они стояли друг против друга, зардевшиеся, и снова неизвестно было, как же продолжать дальше разговор. Марина нашлась первой. Она сказала угрюмо:

— Любовь к родине — чувство прогрессивное, а не реакционное! Это — освободительное чувство!.. Конечно, если государство буржуазное, то к патриотизму призывает буржуазия и использует его в своих, антинародных интересах. Именно это мы и имеем сейчас с этой проклятой войной, прежде всего! И если бы вы, большевики, не убивали чувства патриотизма в народе, в пролетариате, то мы имели бы патриотизм пролетарский, и с этим пролетарским патриотизмом завоевали бы себе пролетарское государство — социализм!

Марина спохватилась и прислушалась: она снова говорила слишком громко — не слышно ли ее речь через прихожую в соседней комнате?

Уже совсем тихо, но отчетливо она закончила: