Реванш русской истории

Человек, с трудом достигающий невозможного, гораздо приспособленнее человека, с легкостью воображающего невозможное. Этот вкус преодоления, выхода за пределы – не менее сильный стимул к освоению космоса, чем наслаждение картинкой, и гораздо более весомое оправдание больших затрат.

24 декабря 2014

Год большой истории

В году 2014 от Рождества Христова Русская история возобновила течение свое.

У моего поколения странные отношения с историей. Мы росли с уверенностью, что история будет писаться нами и для нас. Едва ли не каждый мальчик вырос с «Книгой будущих командиров» в руках и воображал себя если не Мильтиадом при Марафоне и Цезарем при Фарсале, то уж точно Святославом, обороняющим Доростол и Владимиром, берущим Корсунь.

Но история обманула, захлопнувшись перед нашим носом. Как завершил рассказ о городе Глупове Салтыков-Щедрин: пришло Оно, и история прекратила течение свое. В перестроечные годы сняли фильм «Оно» и показывали на спецпросмотрах для интеллигенции. Пародия на русскую историю была скверная, но ощущение загнивания, заболачивания истории она передавала довольно точно.

Впрочем, безвременьем дело не ограничилось. На какой-то период, в 1990-е, возникло ощущение отрицательного времени, бег которого убивал, опустошал, обнулял и обессмысливал всё прошедшее. Страна откатывалась не в 1917 год, не в XVII век, а в минус XVII тысячелетие, в поздний палеолит, когда мамонты уже вымерли, ледник растаял, основанная на охоте на крупного зверя культура, жившая по Дону и Донце, рухнула, а сами охотники вымерли от голода. Огромное постледниковое пространство было занято грязными лужами, и лишь побережья были покрыты мусорными кучами из раковин устриц, выеденных грязными приморскими кочевниками.

Устрицы на какой-то момент стали пределом и нашего существования. Казалось, что смирившаяся с концом истории Россия решила предаться невинным радостям декаданса, превратившись в страну непуганых нефтедолларов, каждый новый год путаясь то ли «мы молодая страна 20 лет отроду», то ли «у нас тысячелетняя великая история». В любом случае история – 200 лет Бородинской битвы, 300 лет Петербурга, 1000 лет Ярославля, 1100 лет России – казалась чем-то вроде еще одного минерального ресурса, который можно обменять на валюту стабильности и рейтинги поддержки. Никакого продолжения, развития, упаси боже – форсирования она не предполагала.

Наше будущее тоже казалось безальтернативным. Россия поартачится немного, поиграет мускулами, обрастет буржуазным жирком, попривыкнет к толерантной сытости, сбросит слишком неевропейские окраины. И, в конечном счете, случится в той или иной форме торжество среднего класса, который заведет здесь жизнь «как у людей» – без провалов и без амбиций. Мы будем умаляться и ужиматься, растворившись в периферийных пространствах Германии, став большой страной между Эстонией и Румынией.

Сегодня это может казаться смешным, но не так давно это казалось многим самым счастливым исходом. Методом проб и ошибок подбирали себе идеологию и лидеров под такой сценарий, тяготились издержками государственности и отрицательным сальдо внешнеполитических амбиций.

В основе этого синдрома выученной беспомощности, конечно, лежало неверие в саму возможность продолжения русской судьбы. По большому счету, мы просили об исторической эвтаназии – чтобы уйти тихо, медленно, без боли, крови и грязи, зачарованно оцепеневая над подаренными нелюбимым женщинам сумками «Луи Виттон». «Неужели мы даже этого не заслужили?»

«Не заслужили!». Хрясь! На голову обрушивается раскрученная чубатыми гоблинами с майдана цепь. Бзынь! Разбивается и вспыхивает «коктейль Молотова». Становится понятно, что никакой эвтаназии не будет. Будет Казацкая Резьба Ржавой Бензопилой под гогот и гиканье всего «цивилизованного» мира.

Что происходит дальше, я не очень понимаю. Унылый среднеевропеец внезапно встает на задние лапы, издает рык и оборачивается – нет, не медведем, медведь – это слишком брутально, – чем-то более хищным, точным и вежливым. «Так уж вышло – не крестись, когти золотом ковать, был котенок – станет рысь, мягко стелет – жестко спать».

Это преображение представляется мне спонтанным и инстинктивным обнажением природы, а не каким-то хитрым планом. В версию о рассчитанности и преднамеренности действия не укладываются наше постоянное пробуксовывание и потеря темпа в последующих событиях.

Но и одного короткого рывка было достаточно, чтобы маятник русской истории раскачался и пошел в привычном для нее (но не для нас, ее пасынков) темпе. Забытый инструментарий этой истории, которым нынешнее поколение даже не знает толком как пользоваться, вдруг сам идет в руки, и ты вспоминаешь, как это делается.