Реставрация обеда

Меня интересовали фотографические открытки. В детстве я коллекционировал марки. В период полового созревания – мне было на все наплевать, кроме прыщей на собственной морде. В двадцатилетнем возрасте, после того как я начитался Набокова, меня занимали бабочки. Но, побегав с сачком по полю день или два, я пришел к неутешительному для себя выводу, что на бабочек мне тоже наплевать и пусть за ними гоняется Набоков, раз ему так хочется. Потому что на нашем поле водились однообразные, маленькие дуры, а не бабочки. И проще было разводить в доме моль, чем коллекционировать крапивниц, рискуя сломать себе шею в какой-нибудь канаве. Не знаю – что стимулировало творчество Набокова, и если – нашпиливание бабочек на кол, то его творчество мне несимпатично. Хотя понятно, что все славянские авторы немного сумасшедшие. А если они нормальные, то это и не авторы. Во всяком случае – не славянские. Ну да и бог с ними – «коллекционера» в понимании Фа-улза и Набокова из меня не получилось. Поскольку я никак не мог проткнуть хотя бы одну бабочку иголкой. Вот вставлять запятые и дефисы – где ни попадя – моя слабость. А чтобы загнать кому-нибудь в задницу металлический стержень – увольте меня, бога ради, от подобной литературы!

Но вернемся к моим увлечениям. Я собирал старинные эротические открытки начала двадцатого века. Когда мыслительные процессы – как извлечь из девушки пользу при помощи фотоаппарата и вспышки – только зарождались. Не ведаю, что на первых порах занимало меня больше. Несовременные позы тех девушек, рассчитанные на восприятие тех юношей, или ажурные чулочки, приспущенные для завлечения галантерейщиков и буржуа. Вдобавок я умилялся, глядя на антикварные комодики, которые так нежно обнимали пожелтевшие от времени кокетки. И всевозможные ломберные столики не оставляли меня в равнодушии. То есть старинные девушки с мебелью пробуждали во мне низменно-исторические чувства…

Тут мне вспоминается один случай, когда я присутствовал на лекции об «иератическом» письме. Собственно говоря, ничего особенного, а всего лишь – форма древнеегипетской письмености. Однако после двухчасовой лекции к профессору подошел молодой человек и выразил ему свое удивление. «Я не понимаю, – поведал он, – что эротического вы находите в древних иероглифах?!» Так вот… Мой интерес к фотографическим открыткам строился на бытовых подробностях. Как сложилась жизнь этой девушки и ее ломберного столика? Облупившийся лак на ножке и завлекательно приспущенный чулок давали мне моральное оправдание – покопаться в их личной жизни. Эстетика вещь коварная, и если столик, подточенный жучками, все же позволял задуматься о сущности и формах прекрасного, то девушку требовалось тщательно отлакировать. То есть восстановить эротический интерес к данному изображению. Довольно странная реставрация, не правда ли? Но именно из-за этого низменно-исторического чувства – беломраморные статуи, выставленные в Лувре исключительно для изучения пропорций, начинали вдруг мне фривольно подмигивать, невзирая на отбитые христианскими вандалами органы и части…

Здесь, как мне кажется, необходимо дополнить картину фарисейского усердия вандалов. Некая статуя «афродиты», по мнению лицемеров, представляла собой возмутительный образец античного искусства. У этой статуи был кучерявый лобок, со старательно уложенными завитушками. Такая жизненная подробность не украшала беломраморного истукана, и к дьяволу летела вся концепция искусственного оплодотворения римлян. Тогда средневековые мастера, скорее всего в эпоху Возрождения, тщательным образом – отшлифовали лобок «афродите». Отчего вышеназванная конструкция стала выглядеть только фривольнее. Вроде Шарон Стоун в «Основном инстинкте»…

А как вам понравится, что в Санкт-Петербургском Эрмитаже все «подозрительные» римские вазочки запиханы на верхние полки. Как будто господин Пиотровский их сам разрисовывал, а потом неожиданным образом застеснялся. Мне приходилось неоднократно подпрыгивать с целью – разглядеть из принципа, что же на этих вазочках изображено. И к большому неудовольствию престарелых смотрительниц, которые расценивали мои телодвижения как отвратительные танцы козлоногого Пана… За исключением одного случая, когда молоденькая сотрудница Эрмитажа вызвалась мне помочь. Но, к сожалению, она оказалась довольно субтильной девушкой и, вместо того чтобы меня поднять, предложила всего лишь пересказать увиденное. «Ой-ой-ой!» – сообщила она, когда я просунул голову у нее между ног и выпрямился. Теперь сотрудница Эрмитажа сидела у меня на шее и с удовольствием озиралась. «Ой-ой-ой!» – повторила она, когда разглядела изображения на римских вазочках. Хорошо, что нас не застукал за этим занятием директор музея, а именно – уважаемый господин Пиотровский. Вероятно, он тоже сказал бы: «Ой-ой-ой!» Хотя, если честно, я только пропагандировал античное искусство.