— Напрасно вы их балуете, Василий Ефремович, — вмешался Глеб. — Ясно, что тут дисциплиной и не пахнет, сплошная разболтанность. Закручивать гайки надо, а не велосипеды предлагать! Помяните мое слово: вы еще пожалеете об этом.
— Серьезный у вас преподаватель, — Подвысоцкий сочувственно похлопал его по плечу. — Уж он-то вас не разнежит, не разбалует. Только гляди, Глеб, ребята тебе умные попались, индивидуумы, так сказать. Не сорви резьбу с гаек без толку… А молоко и творог будете получать у доярок, я договорился.
Он посмотрел, как самбисты устроились, заглянул в сарайчики, попрощался и ушел. Глеб ушел вместе с ним, пообещав прийти назавтра с утра. «Вы давайте поднажмите, тут дела-то — раз плюнуть. Завтра чтобы уже могли бороться! График-то надо выполнять».
Подкрепившись молоком, за которым на ферму сходил Кирилл, самбисты снова принялись за работу. Котлован заметно углублялся. Все так же вздымался и падал лом, все так же быстро выбрасывали землю лопаты, все так же бегали носильщики, унося землю в отвал. Смеркалось. Сделали перерыв, сходили помылись в озере. Поужинав, снова приступили к работе. Болели все мышцы, трудно было разогнуться, но цель была ясна и достижима, и землекопы стремились к глубине, достигнутой уже в одном из углов. Чем глубже, тем чаще попадались камни, лопаты звенели от удара и не шли вглубь. Главную роль играл лом. Стали чаще меняться, но работа все же заметно замедлилась. В центре котлована торчал как будто небольшой остроконечный камень, но когда выбрали всю землю, он по-прежнему острым, но уже длинным клыком возвышался почти до самой поверхности. Попробовали ломом разбить его — куда там! Только поотбивали руки, лом с гудением отскакивал от камня, как от брони. Стали окапывать проклятый клык и убедились, что он становится все шире, яма уходила все глубже, а камню не было конца.
— Хм, этот камень, вероятно, идет до центра земли? — невесело пошутил Валька.
Стали подрываться под основание камня и, забравшись в яму, попытались приподнять огромный скользкий осколок скалы. Не тут-то было: камень слипся с глиной и стоял непоколебимо. Попытки раскачать его ни к чему не приводили, пока не использовали в качестве рычага лом, а затем и гриф от штанги. С напряжением всех сил, таким, что чуть не лопались жилы и трещали кости, самбисты начали вытаскивать камень, поочередно подпирая его то ломом, то грифом.
Наконец камень подняли. Перекатить его к лесу теперь было сущим пустяком. Это была остроконечная пирамида высотой метра в полтора, вероятно отломанная ледником верхушка какой-то скалы. На дне котлована зияла огромная яма, ее нужно было закидать, но сил на это уже не было. Все упали на траву, кто где стоял, бешено колотились сердца, в ушах стоял звон.
Наступила ночь. Было совершенно тихо, ни один лист не шевелился на деревьях. Вдруг издалека донеслась музыка.
— Ребята! У гимнасток танцы!
Всех как ветром подняло с земли. Забыт четырнадцатичасовой трудовой день, забыты кубометры грунта и носилки, лом и лопата, забыта ноющая боль в мышцах…
Самбисты вмиг простучали ботинками по мосткам над водой. А через несколько минут уже подходили быстрым шагом к дому художественной гимнастики и были встречены кликами восторга… И они танцевали, пели и опять танцевали — без конца, а потом девушки провожали их, а они — девушек, и звонкий смех торжествующей юности еще долго тревожил темные неподвижные леса, тихие озера и спящие луга.
…Молодость, молодость, сколько сил у тебя!.. Ты смеешься даже над всемирным законом сохранения энергии: чем больше сил тратишь, тем больше их прибывает. Пора, когда каждая клеточка мозга свежа и жадно стремится вобрать, втянуть в себя знания, когда каждая мышца способна стать мощной и эластичной. В эти годы нет невозможного, нет таких головокружительных вершин мысли, которые были бы недоступны молодым, нет такого труда, который был бы им непосилен: юные могут все!