Решающий шаг

Товарищи, я главным образом и хочу обратить ваше внимание на это. Умереть — не важно, но слишком больно и тяжело чувствовать то, что часть демократии, подпав под влияние белогвардейцев, своими же руками роет себе могилу, совершая преступное дело перед теми славными борцами, которые, не щадя своей жизни, шли гордо и сейчас идут на борьбу за светлое будущее социализма...

Никогда в истории не обманывали так ловко и нагло рабочий класс. Не имея сил разбить рабочий класс в открытом и честном бою, враги рабочего класса стараются приобщить к этому делу самих же рабочих. Вам говорят, что они борются с отдельными личностями, а не с Советами. Наглая ложь! Не верьте, вас преступно обманывают. Наружу вылезли все подонки общества: офицерство, разбойник Эзиз-хан, эмир бухарский. Спрашивается: что вся эта контрреволюционная челядь пошла защищать поруганные права рабочего класса? Да нет, сто раз нет! Не верьте, не верьте, вас обманывают!

Товарищи рабочие! Пока оружие в ваших руках, вы — сила. В ваших руках аппарат передвижения, в ваших руках вся жизнь города, и вам только лишь необходимо сознание и организованность. Не давайте себя в руки контрреволюции, ибо тогда будет слишком трудно и опять потребуется много жертв. Берите пример со своих братьев оренбуржцев, — они уже два месяца бастуют, не давая ни одного паровоза, ни одного человека для преступно кошмарного дела. Смело, дружными рядами вставайте за защиту Красного Знамени! Дайте решительный отпор наемникам империализма! Заклеймите всех, губящих революцию!

П. Полторацкий.

Ну, товарищи, кажется все, что нужно сказать, я сказал. Надеясь на вас, я спокойно и навсегда ухожу от вас, да не сам, меня уводят.

Приговоренный к расстрелу П. Полторацкий — типографский рабочий. 21 июля 12 ч. ночи 1918 года».

Лица слушателей потемнели, гневные глаза смотрели в одну точку.

Чернышову не удалось собраться с мыслями, найти подходящие слова. В них не было необходимости. Сказать больше и сильнее того, что сказал Полторацкий, в эти минуту было невозможно.

Письмо комиссара быстро переписали несколько раз. Потом копии его расклеили на стенах вокзала и заводского здания и лишь тогда стали садиться в вагоны.

Чернышову показалось нецелесообразным брать с собой малочисленный конный отряд Карагез-ишана. Так же, как Ашира, он оставил марыйского депутата в тылу, поручив ему размножить письмо Полторацкого и распространить среди рабочих Мары, а если удастся, переслать и рабочим Ашхабада.

Эшелон Чернышева двинулся на Чарджоу. Бронепоезд белых, продолжая стрелять, приближался к Байрам-Али.

Когда эшелон пришел к Чарджоу, на площади перед вокзалом происходил митинг. Чернышов и Тыжденко, взяв с собой Мавы,. тотчас же направились к трибуне. Вся площадь была запружена людьми. Всего несколько дней тому назад здесь звучал голос Полторацкого, по призыву которого рабочие поклялись не допустить белогвардейцев до Амударьи. Но речь, звучавшая сейчас с трибуны, не возбуждала революционный дух, а вызывала негодование подошедших тедженцев и местных рабочих. В толпе раздавались выкрики:

— Кончай!

— Долой!

На трибуну поднялся другой оратор. Он был в чесучовом костюме и, несмотря на летнюю жару, в галстуке. На глазах у него блестели стекла пенсне, на ногах — лакированные туфли. Не обращая внимания на шум и неодобрительные возгласы, он вынул из кармана расческу и начал приглаживать ею рыжеватые волосы.

Кто-то крикнул:

— Гляди, охорашивается, что твоя красная девица!

Раздался смех.

Мавы что-то сказал на ухо Чернышеву. Тот утвердительно кивнул головой.

Оратор неторопливо спрятал гребенку в карман, окинул площадь прищуренными глазами и начал речь:

— Товарищи рабочие!

Опять послышались выкрики, смех:

— Посмотрите на него, — чем не молотобоец?

— Настоящий кочегар!

— Мы, товарищи рабочие, слишком терпеливые люди. Большевики...

Незаметно подойдя сзади, Мавы схватил оратора за шиворот. Со всех сторон раздались одобрительные возгласы:

— Держи его, пока глаза на лоб не вылезут!

— Тащи его с трибуны!

Под общий хохот Мавы швырнул франта с трибуны. Тот взмахнул руками и растянулся в пыли.

На трибуну поднялся Чернышов, держа в руках большевистское завещание Полторацкого.

Когда он читал письмо комиссара, чарджоусцам казалось, будто сам Полторацкий снова стоит перед ними и снова звучит на площади его пламенная речь... Они повторили клятву, данную байрам-алийцами. И не успел еще кончиться митинг, как со стороны Ташкента прибыли три воинских эшелона. Это были эшелоны сводного Московского полка, о котором председатель Туркестанского Совнаркома сообщал по прямому проводу Полторацкому.

Неожиданная военная помощь окрылила чарджоусцев. Но их радость оказалась преждевременной. Командир полка, узколобый, худой человек с выправкой старого царского офицера, с безразличным видом выслушал сообщение о положении в области и сухо сказал: