Решающий шаг

Видимый издалека, Ак-Алан гордо возвышался над расстилавшимися вокруг полями. Два глинобитных дома и две кибитки были заняты Эзизом и его старшим братом. Третья кибитка принадлежала отцу Эзиза— Чапык-Сердару. Вокруг расположились кибитки нукеров, стояли многочисленные коновязи, у которых ржали и били копытами горячие кони. Таково было новое разбойничье гнездо Эзиз-хана.

Как кровожадный беркут, Эзиз, сидя на своей высоте, хищно оглядывал Тедженскую равнину. Помня наставления и пример ташаузского хана, он без разбора начал грабить дома и имущество своих старых врагов — царских чиновников и всех, кто не хотел считаться с ним, как с ханом. Тех же, кто в будущем мог помешать ему утвердить свою власть, он убивал.

Весть о зверствах Эзиз-хана распространилась по аулам, вызывая трепет у притихших дейхан.

Имя ак-аланского хана стало означать насилие и кровь.

Но вместе с тем Эзиз не забывал и о тех, кто мог быть ему полезен, — о нукерах, которые почему-либо не вернулись к нему после разгрома в Теджене. И однажды прозвучал его голос, обращенный к сотникам:

— А где наш Артык?..

Глава двадцать пятая

Иван Тимофеевич сидел в своем кабинете и писал в Ташкент обстоятельный доклад о положении в Закаспийской области. Последняя встреча с руководителями Ашхабадского совета произвели на него тягостное впечатление. Он понимал, что только неожиданное выступление Тыжденко помогло ему установить советскую власть в Теджене. Состав областного совета внушал ему крайнее недоверие. А это был центр всего Закаспийского края. Что же будет, если и дальше большинство депутатов областного совета будет плясать под дудку таких проходимцев, как Фунтиков и Дохов?.. Не стесняясь в выражениях, Чернышев резко критиковал Ашхабадский совет за его бездеятельность, писал о всех своих тревогах и подозрениях и настаивал на том, чтобы в Ашхабад был послан крупный работник, большевик с широкими полномочиями.

В запертую дверь кабинета постучали. Чернышев неохотно открыл, досадуя на то, что мешают работать, но тут же невольно улыбнулся — перед ним стоял Мавы. Вот с кем можно поговорить о подлинных настроениях дейханства! Кто же лучше, чем простодушный Мавы, способен рассказать об этих настроениях? Ведь именно он, этот вчерашний раб Халназар-бая, при советской власти обрел человеческое достоинство.

Действительно, это был уже не прежний Мавы. На поясе у него висели подсумки с патронами, теперь он умел владеть оружием. В лице его, вместо прежней забитости, проступало мужество, взгляд стал осмысленным. «Вот из таких туркмен, — думал Иван Тимофеевич, — и создаются национальные кадры революции».

— Входи, Мавы, входи! Вот кресло, садись!

Но движения Мавы были вялы, он нехотя сел, опустил голову. Чернышев уловил в его глазах какую-то тревогу.

— Ну, как чувствуешь себя, Мавы? Как дела?

— Дела?.. Нехорошие у нас дела.

— Почему?

— Иван, я остался один...

— Не понимаю.

— Почему не понимаешь? Из нашего аула — один. Был Артык, но он стал врагом. А Ашир... Его крепко держат.

— Опять не понимаю. Что с Аширом?

— Сам делаешь, а у меня спрашиваешь?

— Что я сделал?

— Зачем притворяешься? Я, что ли, посадил Ашира в тюрьму?

— Ашир в тюрьме?!

— Будто не знаешь!

— Кто его арестовал? Мавы, говори все, что знаешь. Я об этом ничего не слыхал.

Мавы тяжело вздохнул.

— Иван, я верю тебе, — печально сказал он, и в голосе его прозвучало недоверие. — Но... говорят, что Ашира арестовали по твоему приказу. Его очень крепко держат. Куллыхан пригрозил начальнику тюрьмы: «Если хоть один человек узнает, что здесь Ашир, от тебя только мокрое место останется». Я слышал это от милиционера, который принимает хлеб для арестантов.

— Ах, негодяй! — Чернышев на минуту задумался; «Что это — личные счеты или измена?.. Куллыхан начал расправляться с людьми, наиболее преданными советской власти?..»

— Мавы, — он пытливо взглянул в глаза красногвардейцу, — ты мне не все сказал. Так не годится. Друзья советской власти должны быть откровенны друг с другом.

— Я ничего не знаю...

— Мавы, ты мужчина и воин. Будь же честным!

И Мавы, уступая настоянием Чернышова, выложил ему все, что знал. Озираясь и тревожно поглядывая на дверь, он рассказал о караване оружия, который Чары Чаман повел на Ташауз, о своем разговоре с Аширом по этому поводу, о столкновении Ашира с начальником Красной гвардии и о вмешательстве Ата-Дяли в их ссору.

— У нас житья нет тому, кто идет против Куллыхана, — закончил он свой рассказ. — Хромой мирза и меня ненавидит. Я думаю, что мне надо уходить отсюда, иначе и меня ждет тюрьма или что похуже... Куллыхан убьет меня, если узнает, что я тебе рассказал об оружии. Он хочет разделаться со всеми друзьями Советов, которые близки к большевикам.

— Мавы, повторяю тебе: я ничего об этом не знал. Будь покоен, Ашира мы освободим из тюрьмы, а тебя никто пальцем не тронет. С Куллыханом я сам скоро разделаюсь, можешь его не бояться.

— Ах, Иван! — воскликнул Мавы, посветлев лицом. — Я не боюсь умереть, сражаясь вместе с тобой и Аширом за правду. Но я боюсь убийцы из-за угла.