Решающий шаг

Выждав момент, когда полковник замолчал, старшина Бабахан взял шапку под мышку и, склонив голову, проговорил:

— Господин полковник, мы виноваты... Вы можете убить нас как джизакцев, сровнять с землей наши аулы... Но белый царь милостлив... Мы просим взять нас, грешных рабов, под свое покровительство. Дайте нам самим наказать бессовестных. От имени старшин я заверяю: мы найдем всех бунтовщиков и...

Не дослушав Бабахана, полковник снова заговорил:

— Сегодня с двух сторон сюда прибудут войска с пушками... Я даю вам два дня сроку. Если за эти два дня вы не приведете всех мобилизованных, берегитесь! Пушки сровняют с землей ваши аулы! Но если выполните приказ, вас, может быть, не коснется карающая рука.

Мамедвели-ходжа, весь дрожа, поспешил дать обещание:

— Баяр-ага, мое слово в народе кое-что значит. Не в два, в один день выполним твое повеление!

Мамедвели согласился бы и на один час: самое главное для него — вырваться отсюда.

Полковник, недоворчиво взглянув на Мамедвели, сказал:

— Мой приказ вам — садитесь на коней и поезжайте за железную дорогу. Там ждите меня.

Повернув коня, он ускакал.

Когда старшины и эмины приехали на песчаное поле за железной дорогой, Покги Вала и другие уже успели собрать трупы. На песке остались лишь следы конских копыт да темные пятна запекшейся крови.

Через час приехал полковник и сказал:

— Пусть народ в аулах не разбегается. Кто убежит, все равно не найдет спасенья. Успокойте людей. А потом соберите мобилизованных... Поезжайте!

Старшины и эмины дружно ударили коней плетками и поскакали в свои аулы.

Глава сорок третья

Аулы были объяты страхом.

Жители разбегались, бросая имущество. Даже те, у кого было много вьючных животных, наспех собрали лишь самое ценное. Имевшие лошаденку или осла навьючивали на них припасы, сажали детей и сами шли пешком. Целыми семьями уходили и бедняки, у которых для передвижения не было ничего, кроме своих ног.

Уходили подальше от насиженных мест, в пески. Многолюдные аулы опустели в один день. Кибитки были брошены там, где они стояли, с развешанными чувалами, с разостланными кошмами и ковриками. Забытые бараны блеяли на привязи у дверей. Сторожами в аулах оставались только дряхлые старики да собаки.

В дороге каждый думал только о себе. Среди путников лишь немногие покачивались в удобных, устланных коврами верблюжьих седлах. Коня или осла под седлом имел тоже не всякий. Большинство людей, нагрузив свои пожитки на осла, корову или вола, шли пешком, босоногие, с непокрытой головой, ведя за руку оборванных ребятишек; самых маленьких тащили на спине.

Густая пыль, поднятая людьми и животными, стояла в душном, неподвижном воздухе. По усталым, запыленным лицам градом катился пот. Женщины, сняв накидки с борыков, откинув яшмаки, шли простоволосые. Ноги были разбиты в кровь. Дети бежали рядом со взрослыми, спотыкались и падали; размахивая ручонками, тянули жалобно:

— Отец, я устал!

— Пи-ить!

— Ой-ой, ноженьки больно!

— Мама, ма-ам, хлеба!..

В пыльной мгле глухо звучали плачущие детские голоса.

Люди, изнемогая от усталости, шли с единственной мыслью — поскорее, подальше уйти от аула. Их гнал страх...

Повстанцы, двигавшиеся на город плотной массой, рассеялись и возвращались домой поодиночке.

Злой, весь в пыли, Гандым, бросил у двери своего шалаша топор и пустой чувал. В час смертельной опасности у него вдруг пропало желание ворваться в город, зарубить первого лавочника и набить свой чувал богатой добычей. Сейчас он думал только о зарытой в земле пшенице. Но беспокоиться пока было не о чем. Халназар-бай еще не вернулся из города. Его сыновья, нагрузив верблюдов дорогими вещами, отправили их в пески и сами готовились бежать, как только вернется отец. Гандым закрыл свой шалаш и вместе с женою и дочкой двинулся прочь из аула.

Готовилось к бегству и семейство Мереда. Айна, как и все, была в смертельной тревоге, но не за себя, а за Артыка. Она думала только о нем, ждала только его. Вернулся Гандым, пришел Ашир, добрался домой даже тяжелораненый усатый дейханин, всегда так горячо вступавший в споры на сходках; вернулось немало других, ушедших с Артыком. Но почему же нет никаких вестей об Артыке? Может, пробила ему грудь баярская пуля? Или схватили его солдаты полковника? Или же, стыдясь вернуться в родной аул, умчался он на лихом скакуне в чужую сторону?

Мысли были жгучи, они пугали Айну. Укладывая вещи в красный чувал, она думала об Артыке, роняя горькие слезы:

Где ты? Не в битву ль за счастье народа

Ты на коне полетел, Артык-джан?

В час ли последний Айну призывая,

Встретил ты смерть как герой, Артык-джан?

Может быть, острою саблей сражен ты?

Может быть, сердце штыком пронзено?

Может быть, пленным в темницу ты брошен?

Слышишь ли стоны мои, Артык-джан?