Решающий шаг

…Идут, идут открыточки, только от дочери твоей открытки все нет и нет. Ждешь — может, задержалась? Завтра придет… Но поток иссякает понемногу, вот он иссяк совсем, а от нее — ничего…

Снова ничего.

Пустоты он и страшился больше всего.

Не одиночества. Одиноким в буквальном смысле слова он не был. Друзья, число которых даже возросло за последние годы — он стал теперь свободнее в их выборе, — коллеги, связанные с ним по его новой работе, молодые люди, откровенно искавшие у него поддержки и сочувствия, случайные встречи на пути его бесконечных странствий за рулем, женщины, конечно… Нет, не одиночество страшило его, а отсутствие рядом одного-единственного человека, способного естественно и сильно продолжить его самого — не дело его, конечно, нет, настолько-то трезвым он был всегда, а именно его самого, — одного исключительно доброго к нему человека, общение с которым могло дать ему забвение, одного верного человека, с кем можно было бы поделиться большой радостью, кто принял бы близко к сердцу его малое горе, у кого достало бы терпения, охоты, снисходительности, попросту времени — отозваться на его призыв.

Только… Что же это значит, когда возле тебя нет такого человека? Разве это не есть одиночество?

Он не имел права жаловаться. Было бы смешно утверждать, что такая позиция дочери оказалась для него неожиданной, и все же он не мог удержаться от поисков сочувствия не только у близких, но у самых разных людей, подчас едва знакомых; удивительнее всего было то, что он почти всегда такое сочувствие находил. Дочка одного его старинного приятеля, живущая за много тысяч километров от него, молодая девушка семнадцати лет — он мельком видел ее два или три раза, — не только категорически осудила  е е  позицию, заявив твердо, что дети не имеют права вмешиваться в отношения между родителями, но и предложила себя взамен: не сможет ли ее внимание, ее письма, а также то, что она постоянно думает о нем, хоть отчасти заменить отвергнувшую его дочь? Девочка растрогала его — слабое утешение, а все-таки…

Однажды блеснул луч надежды: она зашла в его новое жилище. Зашла по делу: ей срочно понадобилось свидетельство о рождении — он по ошибке увез его со своими бумагами. Странно было отправлять такой серьезный документ по почте, ведь жили они всего в полукилометре друг от друга, кроме того, свидетельство могло затеряться, да и когда бы дошло — неизвестно…

Словом, она заглянула к нему. Он обрадовался, не знал, куда ее посадить. Давно уже так не трепетало его сердце, ни одной самой желанной женщине не стремился он так угодить. У него руки дрожали — это всего лишь первый шаг, думал он, теперь все изменится, их отношения потекут по старому руслу, она станет регулярно, хоть раз в месяц, раз в два месяца бывать у него, и тогда… Они распили бутылку сухого вина, как бывало, она уютно сидела в уголке, курила, болтала, рассказывала о работе, о подругах — он был дружен с ними со всеми когда-то. Потом он отправился ее провожать, ему показалось, что все налаживается…

Посещение не повторилось. То был деловой визит, не более.

Была, правда, еще встреча, но совершенно случайная и такая убогая, что и описать ее не знаешь как. Стояла зима, он ехал в гараж на автобусе, от конечной до конечной; сел удобно у окна. Едва огромный «Икарус» подошел к остановке, ближайшей к их бывшему дому, он увидел ее среди ожидающих и обрадовался — решил, что и она ждет автобуса того же маршрута. Так оно и оказалось.

Он старался не терять ее из вида, надеялся, что и она, в свою очередь, заметит его сквозь стекло и узнает. Но момент, когда это свершилось… Он запомнил этот момент на всю жизнь: дочь его, медленно продвигавшаяся к дверям огромной машины, вдруг заколебалась и приостановилась на секунду, словно решая, садиться ей или подождать следующей оказии; она даже на часы взглянула.

У него перехватило дыхание. Улыбка, появившаяся на лице, едва его девочка мелькнула в толпе, застыла гримасой. Несколько мгновений спустя, различив, очевидно, его пристальный взгляд, не оставлявший сомнений в том, что он не только видит ее, но и уловил уже суть ее колебаний, она кивнула ему и, сделав над собой усилие, поднялась в автобус. Или очередь ее подтолкнула?

Несколько мгновений спустя… Каких мгновений!

Место рядом с ним было не занято, и ей пришлось сесть на это место, чего ей явно не хотелось — и ему в ту минуту не хотелось тоже. Он машинально спрашивал о чем-то, только бы не молчать, а сам думал: до чего же я докатился, если родная дочь вынуждена  з а с т а в л я т ь  себя войти туда, где я нахожусь, и сесть рядом, и то делает она это исключительно потому, что не сделать — значит впрямую обидеть меня, оскорбить публично, — как знать, если бы не сдержанный, при всей решительности, ее характер, не бросила ли бы она мне эту перчатку…

Дожил, называется. Каким-то будет итог?