Решающая улика

— Поэма Стивена. И то, что он больше ничего не мог написать.

— Не понимаю, — сказал Райл.

Найджел встал и нервно заходил по комнате.

— «Пламя и пепел»— ключ ко всей этой злосчастной истории, — сказал он наконец. — Стивен с необычайной убедительностью рассказал мне, что произошло с Питером. Он заставил меня прочувствовать все его муки: как его соблазнили, как бессердечно отринули, словом, показал крестный путь, по которому провела этого молодого идеалиста Миллисент Майлз. Поэма, сказал он, была написана о том, что пережил у него на глазах его брат. Ладно. Но потом я обнаружил, что впоследствии он снова и снова пытался писать стихи и ничего из этого не выходило. Если в «Пламени и пепле» запечатлен чужой опыт, почему же воображение и поэтический дар так изменили Стивену, когда он пытался писать о чем–то другом? То, что он больше не мог ничего создать, все сильнее и сильнее убеждало меня, что эта поэма родилась из собственного душевного опыта, из той смертной муки, которая испепелила его талант, разбила ему жизнь. Поэты, знаете ли, выносливые люди. Они стойко переносят чужие страдания. Но от душевных ран, нанесенных самому поэту, его талант порой гибнет. После того, что он пережил в молодости из–за Миллисент, он решил закалить свою душу, стать неуязвимым, ушел в себя, сжег за собой все мосты, и его поэтический дар сгорел вместе с ними.

— Однако и через столько лет он не стал неуязвимым для Миллисент? — задумчиво спросила Клэр.

— Нет. Его сын, Пол, — единственное, что осталось у него после крушения. Поэзия ему изменила, он возложил все надежды на этого мальчика, отдал ему весь жар своей души. А Пол погиб. У Стивена не осталось ничего. Понимаете, как велико было искушение разоблачить губернатора, чья безрукость стоила мальчику жизни?

— Да, но Миллисент… — начал Райл.

Найджел круто повернулся к нему:

— А вам не приходит в голову, что одной из причин, толкнувших Стивена на убийство, было желание спасти от нее вас? Чтобы она не искалечила вашу жизнь так, как тридцать лет назад искалечила его собственную?

— О Господи, о Господи… — забормотал Райл, не смея поднять на Найджела глаза.

— Да, это была одна из причин, хотя и не главная. Сказалась тут и его литературная порядочность: он не мог допустить, чтобы путем шантажа его заставили согласиться на переиздание ее пошлых романов.

Бэзил Райл покраснел до корней волос.

— Но и этот мотив был только второстепенным, — продолжал Найджел. — Он месяц за месяцем жил бок о бок с женщиной, которая вдохновила его на создание замечательной поэмы, но прикончила в нем поэта. Да, рана снова открылась и начала кровоточить. Не сомневаюсь, что она бередила эту рану все больнее и больнее. Я слышал, как она ему сказала: «Я–то, по крайней мере, пишу». Она могла сколько угодно мучить его: их разделяло только окошко. Джин слышала, как она ему сказала: «Вы просто импотент!» Простите, Бэзил, но она была хищница. Она кусала его, кусала, трепала ему нервы, так же, как тридцать лет назад, но теперь уже куда более изощренно.

— Да. Это она умела. — Голос Бэзила Райла был едва слышен.

— Когда–то ее оружием против Стивена была беременность; думаю, он и тогда ее чуть не убил. Теперь у нее появилось другое оружие, другой способ подчинить его своей воле — дважды написанное «Надо!» на полях верстки. И на этот раз он ее убил. Она чересчур упорно на это напрашивалась.

— Все это я понимаю, — помолчав, сказал Райл. — Но меня удивляет, что он пытался свалить вину на Киприана Глида. По–моему, это на него не похоже.

— Тут могла быть импровизация, не входившая в первоначальный замысел. Правда, особых угрызений совести он не чувствовал, сравнивая это ничтожество с другим сыном Миллисент — со своим сыном. Во всяком случае, он решил убить ее в пятницу, когда все сотрудники уходят с работы, сразу же после пяти тридцати. Договорился, что проведет выходные у друзей в Гемпшире, — они давно его звали. Однако, как Стивен сам мне сказал, он редко выезжал из Лондона и у них никогда раньше не гостил. Уже одно это должно было вызвать у нас подозрения: при расследовании убийства всегда ищешь чего–то необычного, какого–нибудь неожиданного поступка. Он обеспечил себе достаточно прочное алиби — убедительное, но в то же время не вульгарно непрошибаемое. И вот накануне намеченного им дня он услышал телефонный разговор Миллисент с сыном: вечером, после окончательного объяснения со Стивеном, она должна была заехать к Киприану — тот будет ее ждать, один. Таким образом, на время, когда произойдет убийство, у Киприана не будет алиби. Это могло подать Стивену идею одеться под Киприана, а может, он так и задумал с самого начала, кто знает? Стивен уже стащил запасной ключ от боковой двери. Вероятно, просто для того, чтобы запутать следы, но в краже ключа скорее всего должны были заподозрить Киприана. Стивен купил пальто с начесом и большую черную шляпу. К сожалению, вырастить за ночь бороду он не мог, поэтому ему пришлось обзавестись фальшивой.

— Почему к сожалению?