Решающая улика

— У него были к вам личные претензии? До выхода книги?

— Да, из–за моего доклада о политических беспорядках в колонии и о тех мерах, которые надо было принять, чтобы их пресечь… Он был нелестным для старика Б. Ч.

— Но он же…

— Да, его потом оправдали. У него большие связи наверху, у нашего Б. Ч. — Речь генерала Торсби стала отрывистой, чеканной. — Обелили, как могли. Замяли, как могли. Из соображений высшей политики. Меня от этих политиков тошнит.

— Понятно.

— Что же вам понятно, друг мой? — Голубые глаза смотрели пронзительно и светились умом.

— Вы хотите, чтобы дело о клевете было вынесено в суд. Вы хотите, чтобы безрукость Блэр–Чаттерли была выставлена на свет Божий. Чтобы все увидели, чего стоит его реабилитация. А дело о клевете — единственный способ этого добиться, хотя оно и может вас совсем разорить. Я бы назвал вашу позицию высокопатриотической.

— Могу вас заверить в одном. Я бы поступил так же, если бы мой молодой друг и не погиб там.

— Да. Не хочу читать вам мораль, но ни «Уэнхем и Джералдайн», ни типография не просили, чтобы вы втягивали их в свою борьбу.

Пиратская бесшабашность генерала Торсби стала еще приметнее.

— Пусть и они рискуют. Издатели ведь страхуются от возможных обвинений в клевете, не правда ли? И потом им есть что сказать в свое оправдание: они сделали все, чтобы изъять обидные места из книги.

— Это не оправдание. Им хочется мировой.

— Старик Б. Ч. на нее не пойдет, — злорадно сообщил генерал. — Не посмеет. Дело получило слишком широкую огласку. Ему придется выйти и публично поваляться в грязи. Хотите еще выпить?

— Нет, спасибо. А что скажет ваш адвокат?

— Я со своим пронырой договорился. Ему велено утверждать, что я писал правду и сделал это в общественных интересах.

— Дело, как говорится, хозяйское. Ваши обвинения могут быть доказаны?

— Друг мой, последние несколько лет я посвящал большую часть своего вынужденного досуга сбору фактов, подтверждающих эти обвинения. У меня на Б. Ч. целое досье. Даже на моего проныру оно произвело впечатление. Может, я сумасшедший, но не такой уж болван.

Найджел закурил.

— Что ж, сэр, желаю вам успеха. Однако боюсь, что я не приблизился к решению моей задачки.

— Расскажите мне, как это все было.

Найджел кратко изложил ему суть дела. Живой ум генерала сразу же заработал.

— Следовательно, возможность сделать это была почти у всех сотрудников издательства. Тогда вам надо выяснить мотив. Наверное, какой–нибудь мстительный субъект, дай Бог ему здоровья, хотел мне навредить, не понимая, что оказывает услугу.

— Или же хотел навредить издательству. Да, — Найджел рассеянно обвел взглядом ветхие книги, которыми были заставлены стены, — вы когда–нибудь встречали даму по фамилии Майлз, Миллисент Майлз?

— Кого? Писательницу? А как же! Нелепая женщина. Надавал ей как–то раз по заднице, образно говоря, конечно.

Найджел попросил рассказать об этом подробнее.

— Кажется, это было году в сороковом. Мой батальон стоял на восточном побережье, дожидаясь начала настоящей войны. Солдаты изнывали от скуки. Нам присылали лекторов, в том числе приехала и ваша мисс Майлз. Она провела беседу о романе. Для самых маленьких. Снисходила. До того пригибалась к нашему жалкому интеллектуальному уровню, что слышно было, как корсет скрипит. И между делом стала болтать, какая гадкая вещь война. Довольно бестактно в подобных обстоятельствах. Никто не знает лучше кадрового военного, что война — это самая идиотская забава, придуманная человечеством. А солдаты не любят, когда с ними обходятся покровительственно, — они просто рычали от злости еще в середине ее выступления. — В глазах генерала загорелся веселый огонек. — Поэтому, когда она потом с нами обедала в офицерской столовой, мы от нее оставили мокрое место.

— Жаль, меня там не было.

— Вы с этой дамой не в ладах? Правильно. Ну, у нас там ребята были неглупые, да и мне кое–что в жизни приходилось читать. Поэтому мы двинулись в контрнаступление и устроили этакий, понимаете, высокоинтеллектуальный диспут. В воздухе так и свистели цитаты из Генри Джеймса, Пруста, Достоевского, Джойса — словом, палили из всех орудий. Дамочке все это было не по зубам. У нее, конечно, воловья шкура, но постепенно все же она поняла, как ее употребляют. Очень была сердита. Оскорблена до глубины души этой хамской, распущенной солдатней. Выставлена во всей своей умственной наготе. Хотя она довольно недурна, если кто любит лошадей.

— А потом вы с ней встречались?

— Слава Богу, нет.

— Она все еще зовет вас Тор.

— Меня?.. Ну и нахалка! В жизни, кроме того раза, ее не видел, ни до, ни после. А почему, в сущности, вы о ней вспомнили?

— Она работала в издательстве, когда нафокусничали с вашей версткой.

Сочтя это удачной репликой под занавес, Найджел откланялся.

— Ну что же, до свидания. Рад был с вами поболтать. Держите меня в курсе. Если найдете виновника, я ему суну украдкой подарочек — ему или ей, кто вам там попадется.