Репортаж с ничейной земли. Рассказы об информации

На Ничейную землю спустилась ночь. На черном бархате незнакомого неба мерцают звезды, и медленно выплывает из-за линии горизонта знакомая Луна. Но мы по-новому смотрим на нее и на звезды: мы думаем о движении, которым наполнен мир. Там, в непроглядной тьме мирового пространства, движутся миры и галактики, гигантские ядерные взрывы на звездах изрыгают в пространство клубы звездной материи и тепловые лучи. И так же, как на Земле, тепловая энергия стремится равномерно распространиться по просторам космического пространства, и так же, как на Земле, растет энтропия нагревающихся тел. Единым законам подчиняется это движение и в микроскопическом мире молекул и в огромных метагалактиках, образующих макромир. Мир словно связан одной невидимой нитью, но кто способен разглядеть эту нить?

Есть среди многих слов человеческой речи одно, быстрое и сверкающее, как взмах клинка, - «мысль». Слово это вместило в себя все остальные слова. И все, что выражается словами. И все, что можно понять без слов. Смысл его безграничен, потому что мысль - это тоже движение, но движение отраженное: в мысли, как в зеркале, отражается мир. Но зеркало отражает лишь то, что зримо. А мысль - все.

Кто видел, как движутся молекулы в облаке газа? Никто. Мысль Больцмана и Максвелла проникла в тайны незримого мира гораздо раньше, чем Свидберг увидел его в микроскоп. Микроскоп тоже рожден мыслью. Но и он не дает всей картины движения: в его поле зрения умещаются лишь маленькие фрагменты нескончаемой пляски молекул. Зато мысль позволяет увидеть все молекулы разом, найти в их хаотическом танце свои незыблемые законы и описать их кривыми Максвелла и блистательной по глубине мысли формулой:

S = - P_ilog P_i.

Кто видел далекие от нас галактики или ту метагалактику, в состав которой входит наша малюсенькая планетка, где не только Земля, но и вся солнечная система занимает не больше места, чем пылинка, затерявшаяся среди каракумских песков?

Их не видел никто. Даже самый совершенный телескоп не позволяет охватить взглядом эту гигантскую систему. Но мысль может связать воедино ее звенья, установить законы ее движения, увидеть не только то, что происходит с ней в настоящее время, но и то, что должно произойти через миллиарды лет. Казалось бы, куда только не проникла человеческая мысль! И вдруг безжизненная равнина, где мысль еще только на ощупь прокладывает дороги, где лишь огонь костра и мы, затерянные среди необъятных просторов неизведанной Ничейной земли.

- Движение, - глядя на огонь, повторяет профессор. - Движение. Движение и информация. Гм... Любопытно!

Но позвольте! - вдруг гневно обращается он к нам. - Что же, собственно, вы собираетесь измерять с помощью единиц информации? Движение? А как же тогда быть с энергией? Ведь до сих пор она исправно несла свою службу и являлась отличной мерой движения для любых его форм!

Несколько секунд длится молчание. Мы не знаем, что ответить профессору. И тут его ученик еще раз пришел к нам на помощь.

- Да, конечно, энергия - это мера движения. Но ведь можно сказать и точнее. Ведь она выражает интенсивность движения. А информация характеризует что-то другое.

- Ну, довольно! - решительно поднялся с места профессор. - Слишком поздний час для решения столь грандиозных проблем.

...Тишина. Кажется, все уснули. И Ничейная земля замерла, не желая ни единым звуком наводить нас на след своих неразгаданных тайн. Может быть, поэтому как-то особенно громко прозвучал радостный возглас Быстрова:

- А, кажется, все-таки понял!

- Что вы там поняли? - бормочет сонный профессор.

- Я понял, что мы передаем по проводу и по эфиру, для чего мы печатаем книги и создаем сложные схемы электронных машин.

- Мне кажется, что человечеству это было ясно и до этой безумной ночи.

- Нет, профессор, уверяю вас! Мысль, которая только что у меня возникла, позволяет, мне кажется, как-то по-новому взглянуть на природу всех связанных с информацией явлений. Не знаю только, в какой последовательности начать излагать эту мысль... Впрочем, вот!

Быстров решительно подошел к рюкзаку и извлек из него какой-то компактный приборчик.

- Слушайте, - торжественно произнес он и нажал кнопку.

Раздался гром духового оркестра, исполнявшего бравурный марш. Быстров стоял рядом с магнитофоном, торжественный и сияющий.

- Нет, лучше вот это! - проговорил он, перебирая свертки магнитофонных лент. - Я захватил с собой несколько любимых романсов и арий. Вот этот, пожалуй, должен понравиться всем. Это голос Собинова. Слушайте...

Все-таки велика сила искусства! Несмотря на поздний час, необычайную обстановку и странное поведение Быстрова, мы затаили дыхание, охваченные невыразимой прелестью музыки Глинки и ароматом пушкинских слов:

...Я помню чудное мгновенье, 

Передо мной явилась ты...