Репетиция убийства

— Ага, ясно. То есть не ясно, как он…

— А вот этого уж точно никто понять не может. Что с собой он никакой дряни не принес, за это можно ручаться. Но вот фокус: идею он сокамерникам объяснил, все знали, что будет салют. Ну, не знали, конечно, что такой. Считали, что выпалит из окошка, сквозь решетку. Конечно, потом хулиганам не поздоровится, зато… Так завел их этот дед, что все чувствовали энтузиазм, подъем ну просто офигенный: будь что будет, мы себя покажем, мы устроим себе праздник, мы будем веселиться, несмотря на… ну и так далее.

— Но технически…

— Да-да, я к этому и веду. Все знали, что готовится салют. Дедок проанонсировал: у меня, мол, никаких подручных средств, кроме технического гения. А нужно мне то-то, то-то и то-то… И пошел к нему народ со своими скромными запасами, причем требовались вещи какие-то невообразимые: от хозяйственного мыла до строго запрещенных ботиночных шнурков, которые кто-то ухитрился-таки пронести контрабандой. И вот смастерил он нечто…

— Как-то не верится. И вправду — технический гений.

— Ну да, мы, короче, точно ничего не узнаем. Может, у него слюна была ядовитая. Или вовсе волшебная. В общем, судя по времени, отыграли они свой спектакль, — наш свидетель, которого на допрос водили, знал, когда все начинается, — а как время салюта подошло, так и бабахнуло. Три камеры разнесло: ту, в которой все безобразие творилось, и две соседние. В одной из тех двух был Ратников. Погибли все — понимаешь, все. Шестьдесят восемь трупов, включая двоих охранников в коридоре.

— И сам…

— Да, и сам. Старичок-камикадзе. И вправду, что-то, видно, с головой у него не в порядке было.

— А может, и в порядке. Может, заказчик обещал его семью по гроб жизни обеспечить. Контракт такой, скажем, заключили. Знаешь, я читал, что такое в кино бывает, в подпольном, конечно: актер умирает перед камерой мучительной смертью, а за это жена и детки, всю жизнь прозябавшие в нищете, век живут безбедно.

— Ага. А попроще ничего не могли придумать? Впрочем, тут столько неясного, что все возможно.

— Слушай, дядь Слава. А зачем ему в таком случае вообще нужен был этот спектакль? Ну, получил задание бабахнуть. И бабахнул бы себе. Все равно умирать.

— Говорил же я, Дениска, что ты особь приземленная. Раз все равно умирать — так почему бы напоследок и вправду не устроить себе праздник? Представление без зрителей. Навечно запомнившееся людям, которые вот-вот погибнут, то есть на самом деле не запомнившееся никому… Философ бы сюда приплел какую-нибудь «высшую степень свободы». Или «ступень», а не «степень».

— Вот-вот, я всегда считал философов параноиками. Или шизофрениками. Не очень-то я в этой терминологии разбираюсь. А дальше что было?

— Да практически ничего. Когда рвануло, конвой как раз вел с допроса того типа, который единственный в живых остался. Ну, развернули его тут же в коридоре и обратно на допрос: что вы тут готовили? Раньше-то об этом речи не было. Он рассказал, конечно, — а что ему было терять? Вот теперь я тебе рассказываю. Жизнь не стоит на месте. Твои соображения?

— Какие там соображения, дядь Слава! Одно мне совершенно ясно: нам не случайный псих попался.

— А почему, кстати, не случайный?

— Ну ты ж сам сказал: нарывался, несколько дней у ГУВД и у МУРа со своей наркотой дежурил, буквально в глаза прыгал, все делал, чтобы его заметили и взяли. А какие это были несколько дней? Как раз те, которые Муха с Ратниковым там просидели. И не символично ли, что погибли они в первый же день, как только начали раскалываться?

— Похоже на правду, племяшка, похоже, только вот доказательств этому нет и, по всей видимости, не будет.

— А там… Ну, в этих трех камерах…

— Пыль, Денис. Пыль. Про патологоанатома я так, для красного словца присовокупил. Не к кому его звать.

— М-да. Жуткенько.

Денис только что заметил, что они с дядей Славой бесцельно кружат по городу, а сейчас как раз стоят в какой-то совершенно жуткой пробке. Причем, судя по тому, что творится в зеркале заднего обзора, стоят уже не первый десяток минут.

— Дядь Слава… Я бы домой съездил, переоделся. Пахну все-таки.

— Езжай уж. Только к машине моей верни меня, пожалуйста. А потом езжай. Нужен ты мне больно, скунс проклятый. Как в кроссвордах пишут, «американская вонючка».

— Почему «американская»? — обиделся Денис. — Мы чешское пиво пили.

— А нынче в моде — наше! Покупайте, понимаешь, российское! Но у этого Дениса все не как у людей. Вот сдам тебя сейчас дяде милиционеру, Грязнов-старший махнул рукой в сторону гаишника, пытавшегося «разрулить» пробку. — Пусть он тебя понюхает. Ему, надеюсь, понравится.

— Дядь Слава, ну прав я все-таки, как думаешь?

— Это ты про то, что в показаниях Мухи и Ратникова так кстати упоминался Тарасенков? Ты ведь прочитал эти показания — я правильно тебя понял?

— В общем, да.

— То есть с Дудинцевым распивал.

— Ну, дядь Слава, не увиливай же. Ведь именно на Тарасенкова они работали? Их убийство подтверждает, что они сказали правду?