Репетиции

Как вы попали на потолок? Когда совершили вслед за симпатичным и неназойливым рассказчиком этот невероятный маневр? Да не было на вашем пути ничего невероятного! Все шло нор-маль-но, по логике пространства, от ступеньки к ступеньке…

Вот такое это пространство!..

Есть в моей жизни мучительное воспоминание детства — первая встреча с графикой голландского художника Мориса Корнелиуса Эшера (1898–1972), Это в его мире ничего не стоит спуститься по лестнице, ведущей вверх, или с ловкостью мухи забрести на потолок. И поймать место “поломки” пространства — особенно в детстве — было почти невозможно… Удавалось лишь иногда, при мучительном специальном усилии. Изредка. Если повезет. Причем “везение” это как раз и огорчало, тайна исчезала… По юным годам мука и соблазн были нечеловеческие.

С историческим и просто с житейским пространством прозы Шарова происходит подобное. Вот только с мукой и соблазном все обстоит несколько по-другому. Это вам не эшеровская головоломка. Это покруче… Жизненно важнее. И речь-то идет не о графических фокусах, но об исторических сдвигах в сознании. Об исторических, нравственных, религиозных парадоксах, имевших место быть в России. А также вообще об основополагающих принципах бытия и сознания. О самом главном. В мире вообще, но прежде всего в нашем отечестве.

Однако как все это легко, само собой, с самым что ни на есть повседневным нашим бытием — след в след…

“След в след”… Так, кстати, у Владимира Шарова назывался первый роман.

След в след — такой у автора постоянный масштаб, вполне человеческий. Для великой русской литературы совершенно традиционный. Но вообще-то и очень редкий. Штучный… Не так уж ее, русской литературы, в самом деле, много появляется…

В книгах Шарова сюжет не «построен» и не «вычерчен» — это живое и непрерывное сплетение судеб. Но в том-то и дело, что хотя семейные хроники — естественный материал писателя, однако сумма и итог всего действа — потрясающий сознание читателя парадокс, «нарочно не придумаешь», но из самой жизни. И швов никаких не найдешь, потому что не пришито. А просто «так вышло».

Пересказывать романы дело нелепое. Однако поделиться переживанием необходимо, оно того стоит. Собственно, и задуманный издательством «ArsisBooks» трехтомник Владимира Шарова возник из желания поделиться избранной прозой, написанной, да и целиком принадлежащей нашему времени. Критики назвали литературу 80-х — 90-х годов XX века постмодернизмом, имея при этом в виду ее несамостоятельность. Постмодернизм — лоскутное одеяло, коллаж предыдущего опыта. А тем временим, оказывается, жила-была, писалась и просто новая русская проза. Так, значит, происходило время (наше с вами время!), достойное русской литературы, то есть нового художественного осмысления. А постмодернизм — ну что ж… Всему свое место.

Возьмем и рассмотрим повнимательнее именно тот из семи романов Шарова, который открывает наш трехтомник, в надежде, что вы «Репетиции» только что прочли и вам станет любопытно узнать, как и что прочел в «Репетициях» другой человек.

Поначалу автор-рассказчик знакомит читателя с обстоятельствами своей жизни. Доподлинно возникают 70-е годы XX века, города упоминаются — Куйбышев, Кемерово, Томск, возникают знакомые автора, упомянутые местности отчасти населяющие, все заняты своими очень понятными делами, ходят по улицам и паркам (с названиями как бы и не вымышленными, и план фактической местности угадывается), все реально и занятно. Один из героев — Ильин — особенно занятен и автору и читателю. Он философ, причем — религиозный философ. Незнаменитый, нет. Не тот Ильин, а этот, куйбышевский. Очень интересные вещи просто гуляючи автору сообщает… Потом этот Ильин исчезает. Зачем он был?.. А ведь именно так и бывает: зачем-то был. Предтеча… Автора жизненные обстоятельства уводят в Сибирь, где увлекается он, между прочим, поиском и собирательством староверских рукописей. Ничего нереального в этом нет, чем только ни увлекаются в русской провинции эпохи застоя не очень-то занятые и вполне образованные советские люди… Среди рукописных житий святых, среди псалтырей и Евангелий в руки автора попадает дневник, написанный в XVII веке на бретонском наречии. В Омске рукопись автору довольно легко переводят — люди-то есть… Речь в ней вот о чем.

При царе Алексее Михайловиче в Россию через Литву попадает бретонец по фамилии Сертан, по профессии комедиограф, хозяин бродячего театрика. Попадает не своей волей, а в качестве военного трофея. Трофей занятный, царь театром и самим Сертаном интересуется, но что с комедиографом делать — не знает. Театрам и мистериям время в России еще не пришло. Так что Сертан довольно долго сидит хоть и при дворце, но в подвале и за решеткой, тоскует и язык учит. Впрочем, ему разрешают выходить погулять по Кремлю и даже просто в город — куда, в самом деле, можно убежать, сто лет скачи не доскачешь… Наконец его куда-то везут. Оказывается — не слишком далеко, к Никону, на Истру, в строящийся Новый Иерусалим. Дело происходит в 1654 году. По России идут слухи, что в 1666 году наступит Конец Света.