Репейка

— Хорошо было бы оставить дядю Ихароша денька на два, понаблюдать, — сказал Геза, но Маккош покачал головой.

— У меня мало мест. Если привезут больного с чем-то неотложным, я не буду знать, куда девать его. Одевайтесь… дядюшка Ихарош.

Старый мастер стал одеваться, но тут заметил, что Геза ему подмигивает, подбивая заговорить.

— А ведь я… иногда… скверно себя чувствую. Очень слаб стал… Иной раз голова кружится… Если бы как-то можно было?…

Главврач отвернулся и посмотрел в окно. В саду еще грелись на солнце больные, но в кроне липы уже попадались желтые листья, трава высохла; железные пики ограды печально обрамляли это преддверие боли и выздоровления, жизни и угасания.

Геза изучал рисунок на линолеуме, а Гашпар Ихарош прислушивался к протарахтевшей за окном телеге: звук был очень знакомый.

— Вы сейчас плохо себя чувствуете?

— Да… пожалуй что… Слабый я стал… Хорошо, если б можно было остаться здесь… хотя и чужое место занимать не хочу.

— Ну, что ж… но только на одну неделю. Вы понимаете ведь, дядюшка Ихарош?

— Очень вам благодарен. Я все понимаю, да и справедливо оно, что предпочтение отдают тому, кто болен тяжелее.

— Проводите его в седьмую, коллега, а я позвоню сейчас сестре. Это единственная у нас отдельная палата, я придерживаю ее для самых тяжелых больных. Будем надеяться, что за эту неделю особо тяжелых не поступит…

— Благодарю, — поклонился и доктор, но в глаза главврачу не посмотрел; их мысли объединились только в рукопожатии и, как новая глава в книге, тут же были прикрыты белым листом двери.

Репейка некоторое время тихо лежал на подстилке, не спуская с двери глаз и слушая удаляющийся грохот докторского возка. Послышались шаги аптекаря, уши и глаза Репейки устремились на дверную ручку, но шаги свернули куда-то в сторону, и щенок опять остался один.

Полученный приказ начал понемногу терять свою силу, поэтому Репейка осторожно вскинул лапы на кушетку, но покрывало пахло более по-домашнему, и он снова лег.

Лечь-то лег, но озабоченно помаргивал. Между тем, с улицы в аптеку кто-то вошел и сказал:

— Здравствуйте… или здесь нет никого?

Наступила тишина. Потом неизвестный покашлял.

Репейка совсем готов был залаять, как вдруг услышал знакомый уже голос аптекаря.

Зашуршала бумага.

— Вот здесь распишитесь. Через два часа приходите за лекарством.

— А сразу дать не могли бы?

— Нельзя. Его еще надо состряпать.

— Что ж мне до тех пор делать?

— Осмотрите пока что наш городок…

— Какого черта мне его осматривать, я же здешний.

— Вот как? А в музее вы бывали? Там вы можете увидеть коренные зубы пятитысячелетней давности. Вот это зубы, я вам скажу! Да я хочь сейчас на них сменялся бы… Ведь не были в музее? Ну, видите! Все были, все видели… иностранные ученые приезжают специально…

— Так я ж всегда могу посмотреть…

— Вот видите, это и худо. Всегда! Нет вы сейчас посмотрите, а в полдень приходите за своим снадобьем. Для вашей супруги?

— Нет. Для тещи.

— А тогда зачем торопиться? — не унимался шутник-аптекарь. — Ступайте в музей… Вход бесплатный.

Посетитель откашлялся и удалился, аптекарь же вошел к щенку с тарелкой в руке.

— Слышал ты этого человека, Репейка? Жаль, что не видел… я отправил его в музей. Тревожится из-за тещи… Но, — аптекарь повел под носом Репейки тарелкой, — в сторону глупые шутки, когда перед нами серьезная пища!

Репейка посмотрел на тарелку, куцый хвост заколотил по подстилке.

— Это мое? — вскинул он глаза на аптекаря, единственного присутствующего здесь человека, который, судя по всему, и был самым главным.

— Все это твое, ешь!

Щенок встал и, поколебавшись, подошел к тарелке.

— Ну что ж, от тебя приму…

Седьмая палата находилась в конце коридора. Это была отдельная комната для особых случаев, которые главный врач оставлял за собой. Нет, она предназначалась не для безнадежных больных — безнадежных больных почти не бывает, не надеются только мертвые, — а для тех, кого Маккош держал под специальным наблюдением, изучал и, если мог, вылечивал.

Тихое, всегда закрытое белое помещение молчало, не храня в себе ни вздохов, ни смеха, словно ежедневное проветривание уносило в окно и все слезы, все тяготы времени.

Пока они шли по коридору, к ним присоединилась старшая сестра.

— Мы все приготовили, доктор. Из дому ничего не нужно. Одежду уберем. Прошу, — открыла она дверь в палату. — Умывальник напротив. Если захотите побриться, вы только скажите, дядечка. Вот звонок, если что-то понадобится.

— Мыло и все прочее я пришлю.

— Не нужно. Только что звонил аптекарь, сказал, если больной останется здесь, он принесет все необходимое. И еще сказал, что Репейка, мол, целует вам руки… впрочем, я, должно быть, плохо расслышала…

— Правильно услышали, сестричка. Репейка, щенок дядюшки Ихароша, временно поживет у аптекаря, мы же не думали, что дядя Гашпар останется здесь.

— А я уж решила, он опять шутит. С аптекарем ведь никогда не знаешь, что у него на уме…

Все прошло так гладко, что, покуда мастер Ихарош собрался с мыслями, он был уже в кровати, мягкой и теплой.