Relics. Раннее и неизданное (Сборник)

— Еще бы. Вот эта песня, например. Которую на том паруснике крутят… — Борис Марленович кашлянул еще раз. — Это Леонард Коэн.

— Поразительно, — сказала Свобода, уже с искренним любопытством глядя на Бориса Марленовича. — Действительно, это Коэн. А про что эта песня, тоже знаете?

— Конечно… э-э-э… Челси хотел. То есть хотел не Челси, а Джанис Джоплин. Но в гостинице Челси… Да. Короче, была такая певица, Джанис Джоплин, у которой был с Коэном роман. Они любили друг друга в этой гостинице. Вам нравится Коэн?

— Не то слово, — сказала Свобода и вздохнула. — В свое время я мечтала снять на сутки тот номер в Челси, где они встречались. Но потом поняла — он всегда будет кем-то занят.

— А вы знаете — сказал Борис Марленович, — у меня такое чувство, что, если мы поедем в эту гостиницу прямо сейчас, этот номер будет свободен… Я повторяю, такое чувство, что этот номер будет свободен через… Сколько туда ехать? Минут двадцать? Через двадцать минут.

Номер и правда оказался свободен, только почему-то не прибран. Похоже, постояльцы покидали его в спешке — кровать была в полном беспорядке, на полу валялся мужской носок и несколько новеньких стодолларовых бумажек, а электрочайник, стоявший на стойке сразу за дверью, был еще теплым. На вкус Бориса Марленовича, привыкшего к более строгим интерьерам, номер выглядел необычно — зеркальная стена над изголовьем кровати отражалась в такой же зеркальной поверхности напротив, из-за чего казалось, что кровать стоит в туннеле, с двух сторон уходящем в меркнущую бесконечность.

— Кровать-то могли бы и прибрать, — буркнул Борис Марленович.

Свобода осматривала комнату с живым интересом. У окна стоял журнальный столик и два кресла — на одном валялась большая плюшевая обезьяна, похожая на бруклинскую тетку Микки Мауса, а на другом лежала девственная скрипка из клееной фанеры, явно не знавшая даже игрушечного смычка. На столике между ними почему-то лежала пара очень подозрительных игральных костей.

Борис Марленович тихонько прочистил горло.

— Ты что, простужен? — спросила Свобода. — Все время кашляешь.

— Нет, — сказал Борис Марленович. — Я просто подумал, э-э-э… что неубранная кровать — это символично. Помнишь, как в этой песне? Giving me head on the unmade bed while the limousines wait in the street…[4]

Свобода посмотрела на Бориса Марленовича пустыми зелеными глазами.

— Насчет лимузина — это красиво совпало, — сказала она, кладя ему на плечо нежные пальцы. — А вот насчет giving you head…[5] Даже не знаю. Вообще, это не в моих правилах. Но раз уж у нас сегодня такой вечер караоке… Давай так — если ты помнишь, что в песне дальше…

— You told me again that you prefer handsome men, — быстро сказал Борис Марленович и облизнул пересохшие губы, — but for me you would make an exception.[6]

— О'кей, — сказала Свобода и улыбнулась. — Я сделаю для тебя исключение.

Коридор, перекрытый с двух сторон охраной, был пуст — только перед самой дверью в номер стояли референт и парень в белой куртке официанта, слишком тесной для его спецназовских габаритов. Перед парнем был сервировочный столик на колесах, на котором лежала коробка конфет, бутылка шампанского в ведерке и что-то еще, накрытое белой салфеткой.

— Але, пятый? — шепотом говорил парень в маленькую рацию, глядя в мятую бумажку. — Все готово. Сверяем по списку. Роза и шоколадки из песни «Everybody knows» — седьмая позиция. Есть. Крэк с лубрикантом из «The Future» — восьмая позиция. Есть. Шампанское — просто так… Нет, скрипку не поджигали… А потому, баран, что это не burning violin[7] из «Dance me to the end of love», которая номер двадцать три, а plywood violin[8] из «First we take Manhattan» — номер девять… Все. Понятно — вносим только по команде… Слушай, Вань, я не врублюсь никак — а кто такой этот Коэн? Что значит — who by fire?[9]

— Работаем, — яростно прошептал референт и вырвал рацию у официанта. — Потом будешь за жизнь базарить.

Он хотел добавить что-то еще, но не успел. Дверь номера открылась, и в коридоре показался Борис Марленович. Сделав два шага, он потянулся, медленно распрямляя руки в стороны, и на его лице отразилось нечто неопределенное — но такое, что референт вдруг понял: что бы там ни выкрикивал Леонардо Ди Каприо на палубе «Титаника», князя этого мира (а никакого, кстати, не короля) надо искать совсем в другом месте. А умнее и не искать вовсе. Хотя бы потому, что его, собственно, и не надо особо искать.

— Шеф! У вас штаны в чем-то зеленом! — справившись с собой, сказал референт. — А? Понял. Потом почистим. А сейчас какие планы?

— Сейчас? — Борис Марленович помотал головой, чтобы окончательно прийти в себя. — Чего сейчас… Вернемся к нашим баранам.

— Внимание всем машинам и охране! — забормотал референт в рацию, отходя в сторону. — Выезжаем в аэропорт, повторяю, в аэропорт.

Свобода испуганно выглянула в коридор из полутьмы номера.

— Что случилось? — спросила она тихо.

— Ничего, — сказал Борис Марленович. — Просто пора ехать. Как сказал бы ваш Коэн, кхе-кхе… opressed by the figures of duty.[10] Дела, понимаешь.