Реквием. Умирать — в крайнем случае

От скуки я наблюдаю за тем, как она принимает солнечные ванны, и попутно устанавливаю, что моя супруга обладает формами, способными взволновать самое непритязательное воображение. Жаль, что это тело с перламутрово-белой кожей превратится в головешку: белая кожа — слабая защита от черноморского солнца. Но то ли помогли косметические кремы, то ли упрямство, Линда проводит ночь спокойно и на следующее утро снова растягивается на песке.

— Это вам не Брайтон, — снова объясняю я. — Сгорите.

— Спасибо, — отзывается Линда, — но вас самого, кажется, хватил солнечный удар: вы проявляете заботу о людях.

Не считаю нужным отвечать, потому что ответ она получит и без меня в самом скором времени и еще потому, что к нашему зонтику направляется лейтенант. Не в форменной одежде, а в плавках. У лейтенанта прекрасный загар и вид бывалого морского волка или заговорщика — так уверенно-небрежно он опускается на песок рядом со мной и так осторожно бросает испытующие взгляды по сторонам.

— Ваше сообщение получено, — вполголоса говорит он. — При первой возможности шеф встретится с вами лично.

— Как можно чаще употребляй слова «риск», «контракт», «контрабанда» и тому подобные, — предупреждаю я, потому что Линда направляется к зонту под тем предлогом, что ей хочется посидеть в тени. — Вообще как можно больше иностранных слов. Пускай воображает, что может догадаться, о чем идет речь.

— Известный риск существует, но ваш план по графику принят, и контрабанда пойдет именно по тому каналу, который вы указали.

После этого я начинаю давать совершенно не нужные ему и мне объяснения. Рассчитанные на то, чтобы усыпить бдительность моей супруги, они изобилуют иностранными словами, а также красноречивыми жестами, понятными любому среднеинтеллигентному человеку.

— Мне нужно пять человек, — говорю я и показываю для большей ясности растопыренную ладонь. — А теперь подумайте и напишите на песке десять тысяч.

Лейтенант сосредоточенно молчит, потом, почесав в затылке, пишет на песке число десять; взглянув на меня, он добавляет к нему еще три нуля, после чего стирает цифры ладонью.

Я качаю головой и посмеиваясь говорю:

— Шесть тысяч, дорогой мой. Ни стотинки больше.

И мы начинаем торговаться всерьез; теперь можно не прибегать к выразительной жестикуляции, на каком бы языке вы ни торговались, даже слепому ясно, о чем идет спор. В заключение я замечаю:

— Завтра можно будет поговорить подробнее.

— Моя красавица проведет день в постели.

— Она готова, это точно, — кивает лейтенант, глядя на бесконечную морскую ширь.

Линда в самом деле готова, причем не надо ждать и до завтра. Как только мы поднимаемся в номер после обеда, ее начинает знобить, у нее повышается температура, и она вынуждена лечь в постель. Мне ничего не остается, как вызвать врача. Приходит врач и устанавливает диагноз, ясный и без медицинского осмотра. Врач немного говорит по-французски, и я объясняюсь с ним на этом языке, хотя по-болгарски мы могли бы понять друг друга скорее и легче, но с моей супругой приходится держать ухо востро.

Ко всему прочему, мне приходится взять на себя обязанности прилежной сиделки. Не ожидая, пока принесут выписанные врачом лекарства, я применяю испытанное народное средство — простоквашу. Простоквашу из кухни гостиницы мне доставляет коллега, встретивший нас в аэропорту. Провожая его к двери, я успеваю шепнуть:

— Передайте, что ночью я могу быть в распоряжении шефа.

Через пятнадцать минут вместе с присланными из аптеки лекарствами приходит ответ:

— В полночь генерал будет ждать вас в соседней комнате. На всякий случай дайте ей выпить эту ампулу.

Я снова превращаюсь в сестру милосердия. Линда горит, как в огне, я с трудом заставляю ее принять таблетки. Приходится опять прибегнуть к простокваше, потому что специльные кремы мало помогают. Да, милая, это тебе не Брайтон. Хорошо еще, что и я — не Дрейк, не то мы могли бы расстаться, причем навеки.

Линда то беспокойно вертится в кровати и вздыхает, то снова замирает, погруженная в забытье, которого не знаю почему все мы боимся, как дети — темноты. Не жалея сырья, я продолжаю лечение простоквашей, особенно щедро нанося ее на спину и бедра, где ожоги сильнее всего. Какое тело! И как жестоко оно пострадало от ласк солнца!

Время от времени Линда ненадолго приходит в себя. Она смотрит на меня сине-зелеными глазами, затуманенными жаром, и снова закрывает их. Судя по внешним признакам, температура еще держится. Только поздно вечером Линде становится легче, она через силу шепчет: «Это вы, Питер?», и я торопливо уверяю ее, что это я самый, и подношу стакан воды, в которую вылито содержимое ампулы. Она покорно выпивает воду и вновь бессильно опускает голову на подушку. Ей явно очень плохо — так она послушна, — и мне даже становится неловко за снотворное, но я тут же успокаиваю себя тем, что в создавшейся ситуации оно только принесет ей пользу.