Реквием Сальери

Ему снилось, что он в Синих Горах, в гостиничном номере, лежит на кровати, и тут дверь распахивается и в комнату вваливается Соловьев. Заливаясь тонким, визгливым смехом, Соловьев рассказывает, что его жена, Полина Лаврова, только что найдена мертвой в горном ущелье. Он предлагает ему вместе пойти на опознание, чтобы не повторить ошибки. И Виктор соглашается, но не может подняться с кровати. Тогда Соловьев берет его за ногу и тащит – смерзшийся, обледенелый снег помогает двигаться быстро. Но от этой бешеной скорости у Виктора кружится голова. На краю ущелья Соловьев отпускает его ногу, чуть подталкивает, и они вместе съезжают вниз.

Что-то больно впивается в руку. Виктор открывает глаза. Над ним склонился незнакомый мужчина.

– Тише! – сурово говорит он. – Не делайте резких движений!

Часть 2

Глава 1

Больше всего его раздражало это гусиное перо и капля чернил, готовая сорваться с его кончика, расползтись безобразной кляксой на бумаге. Тогда вся работа будет безвозвратно погублена – память ни к черту, она не способна удержать даже пяти-шести тактов.

Больше всего его раздражала шаблонность представлений. Начало девятнадцатого века, заскорузлая древность – и значит, непременно гусиное перо и эти чернила.

Больше всего его раздражал, да нет, просто бесил этот образ. Стоило закрыть глаза, как он тут же появлялся. Сальери, склонившийся над столом, в руке гусиное перо, он держит его чуть-чуть наотлет, а капля чернил… Она вот-вот окажется кляксой посередине нотного листа. Какое отношение Сальери имеет к нему? Почему так его мучает?

Он больше не может бороться со сном. Наваливается усталость, веки отяжелели – глаза закрываются сами собой. Сальери склоняется над нотной бумагой, обмакивает перо в чернильницу и застывает. Надолго. А капля все набухает. Образы роятся в голове, но не выходят звуками. Кто и за что обрек его на такое невыносимое страдание – видеть, слышать и знать, но не уметь выразить? Как только все в доме стихает, тени, с тихим, зловещим шелестом, вылезают из всех углов, просачиваются сквозь дверные щели. Заполняют комнату. И страшно увидеть свое отражение в незанавешенном окне, и страшно пройти мимо зеркала. Но пусть бы стало еще страшней, пусть бы сердце разорвалось от ужаса, только бы он смог превратить эти образы в звуки.

Какое извращение – писать «„Реквием“ для себя»! Какая самовлюбленность! Какое невыразимое одиночество…

Да нет, просто дурная примета. Сальери в конце концов плохо кончил. Впрочем, жил достаточно долго. Может, и у него есть еще время? Может, и у него в запасе еще лет двадцать?

И при чем здесь вообще Сальери? Еще бы ему стал представляться Иуда. Он ведь – не Сальери, да и Мартиросян – не Моцарт. Он не предатель, не убийца, не вор, не завистник… Да и про Сальери все это просто грязные сплетни, лживые, ни на чем не основанные легенды. Просто в любой легенде должна быть пара: злодей – черная личность, и жертва – воплощение чистоты, невиновности. Такие сказочки приживаются лучше всего. Никто не хочет попытаться понять, что злодей – может быть, вовсе и не злодей никакой, а в сущности, и есть истинная жертва. А тот, кого привыкли считать жертвой, – счастливый избранник, его не запятнает никакое злодейство. Легко быть Моцартом, а поживи-ка в шкуре Сальери!

Но неправда, Сальери вовсе не завидовал Моцарту. Тоска по невыразимости мысли, вечная неудовлетворенность, гнев, что угодно, но не зависть. Вот бы кому помог метод Мартиросяна. Впрочем, не суть.

Капля чернил вот-вот упадет. Это не сон, но и глаз открыть невозможно. Тени, соскучившись ждать, устроили прямо-таки непристойную возню на ковре. Теперь уже точно ничего не получится, «Реквием» никогда не будет завершен… Отчаянье овладевает Сальери. Он готов отказаться от бесплодной борьбы. Но вот что-то меняется. Тени удивленно замирают, прислушиваются. Да, теперь он тоже слышит едва различимые звуки, они приближаются. Но вновь исчезают, их разбивает мощный аккорд, не дав зазвучать в полную силу. Неужели опять?.. Да нет же, нет, это его музыка! Его собственные образы, наконец, разрешившиеся бременем звуков.

Чернильная капля все-таки скатывается с кончика пера. Но какое теперь это имеет значение? Важно лишь успеть записать то, что родилось сегодняшней ночью.

Сальери-мученик стал просветленным. И, как все осознавшие свою просветленность, облек себя властью, назначил себя на роль палача во благо.

Нет, Сальери не был завистником, все по-другому. Завистником с недавних пор стал он, Виталий Соломонов. И завидует он не Мартиросяну, что было бы логично, а этому оплеванному на веки вечные страдальцу Сальери. Сальери, несмотря на все свое неудовлетворение, сомнения и муки, все же был творцом, а он, Соломонов, творцом никогда не станет. Неплохой врач, прекрасный организатор – это да, человек, способный в сумасшедшей идее разглядеть невероятную перспективу – это сколько угодно. Но породить новую мысль, новую идею он не сможет.