Реквием по пилоту

Под прикрытием громадного белого рефрижератора «харлей» ушел на крайнюю боковую полосу и через минуту оставил автомобиль гангстерской дочки далеко позади.

Дорожная развязка, на покрытие которой Вертипорох уронил холодный пот и слезы, была на этом участке Пятьдесят второго шоссе последней. Здесь проходила городская черта, а магистраль уходила дальше, сквозь горы. Стимфал, как известно, тем и отличается от других столиц мира, естественно выросших на пересечении торговых и иных путей, что через этот край приморского нагорья никакие дороги никуда не ведут. Все здешние шоссейные коммуникации — по сути, слепой аппендикс, а континентальные автострады начинаются восточнее, по ту сторону поднимающихся к океану гор. Именно Пятьдесят второе шоссе и связывает город с окружающим миром, точнее, сорокамильный отрезок, прорубленный в красно-черных базальтах, — и за ним, на просторе, бетонное полотно разбегается во все стороны — поезжай куда глаза глядят.

Но в первые часы наступающей ночи дорожное пространство пробитой в хребте скважины пустело. Гости — кто уже приехал, кто уехал, у горожан наступили часы вечернего досуга; лишь одинокие тягачи и трейлеры будили эхо на восьми рядах меж каменных стен. Такому раритету, как «Харлей-Дэвидсон», спрятаться было негде, и потому Кромвель решил дождаться подопечных на выходе. Приятели взгромоздили мотоцикл на самый край козырька разворота пандуса и тревожно вглядывались в сумерки, время от времени заставляя мотор глухо завывать.

Проехали два грузовика с дугообразными упорами бамперов, за ним — тягач с неимоверно длинной серебристой цистерной; потом фургон для лошадей. Кромвель смотрел на часы. Секундная стрелка резво прыгала с деления на деление, красного «бугатти» не было.

— Что за черт? — спросил Вертипорох. — Где они?

Кромвель едва слышно выругался. Стрелка на часах описывала круг за кругом, ожидание приближалось к фазе безнадежности.

— Тут же не свернешь никуда, — пробормотал Вертипорох, косясь на Кромвеля.

Маршал уже не обращал внимания на дорогу, взгляд его был безумен и устремлен в неведомое, в глазах металась, меняя масштаб, карта окрестностей Стимфала. Одихмантий ждал, вцепившись в ручку газа. Спустя краткое время Дж. Дж. приказал:

— Давай наверх!

— Куда?

— Бери эту бандуру и тащи наверх!

Да, несказанно осложнило жизнь простодушного инженера-механика знакомство с покойным главнокомандующим. Темной ночью, ибо смеркается в этих местах мгновенно: не бывает в Стимфале долгих вечеров, волок Вертипорох тяжеленный мотоцикл через бетонную бровку вверх по крутому каменистому откосу, укрепленному сеткой и поросшему полынью, неверной под ногой и мерзкой по запаху, лез по каким-то плитам, а рядом кружился и шипел «давай, давай» бешеный призрак.

— Куда теперь? — захрипел Одихмантий, преодолев наконец склон. Волосы его прилипли ко лбу, и сам он напоминал лик на плащанице.

— Она могла увезти его или на рудник, или в аббатство, больше тут ничего нет. Рудник ближе, едем сначала туда.

— Едем? А какая там дорога? — В голосе Вертипороха звучало и смятение, и тоскливое предчувствие ответа.

И ответ его не обманул:

— Нет там никакой дороги и не было никогда. Заводи!

Смилуйся, Боже. «Харлей» взревел ликующим ревом и понесся вверх по плоскогорью, вновь на запад.

Светила луна. В небе Стимфала их вообще-то три, и картина ночи должна была бы быть феерической, однако ничего подобного, как правило, не происходило. Во-первых, два спутника более чем скромны по размерам и заметной роли играть не могут, а во-вторых, соединение всех трех лун в какое-то поэтическое время — явление исключительное. Тем не менее постоянства одного ночного светила вполне хватало, чтобы различать дорогу на любой скорости — а Кромвель требовал гнать вовсю, да и почва соответствовала самым строгим запросам. Это были те самые недавно так удивившие Эрликона «лошадиные зубы» — каменные столбцы, плотно, как брусчатка, притиснутые друг к другу. Суровые дантисты — дожди и ветра, перевивающие редкий песок, подточили их во многих местах, и казалось, под колесами проносится исполинская лошадиная челюсть, охваченная пародонтозом, однако такое покрытие было «харлею» нипочем.

Дорожный ветеран показывал себя наилучшим образом и радовался возврату к шальной рокерской молодости. Неутомимо отплясывали передние амортизаторы, беззвучно дышали атмосферы, закачанные в шипованную резину, принимая удары каменных коронок; с жаром танцевали шестеро поршней в своих масляных рубашках, выписывая в цилиндрах извечную "У", и длинные, косо срезанные литники новых покрышек неистово колотили по зернистому граниту.

На фоне ярких лунных бликов рисовались темные контуры мелких колючих кустов; далеко слева размытой черно-белой мозаикой смутно проступали отроги гор Котловины; вой двигателя уносился к звездам, но Кромвелю и этого показалось мало.

— Музыку, — приказал он. — Включи на внешние динамики.