Реквием по мечте

Тайрон сидел в углу камеры, глядел на расхаживающего по камере Гарри и думал о том старом наркомане в каталажке, который варил раствор из наплечных подкладок. У них с собой ничего не было. Наедине с Зависимостью. Миллион лет до дома. Что он здесь делает? А все этот чертов Гарри со своими мудацкими идеями. Поехали, мол, за новыми связями. Поехали в Майами! Замутим нормального дерьма и отсидимся до весны. Даже если им дадут возможность позвонить, то кому звонить-то? Мудак этот Гарри! Из-за него торчу тут в каком-то сраном городишке. Бля! Он смотрел, как Гарри пытается сесть, баюкая больную руку. На полу валялась пара алкашей. Параша в углу была засрана и заблевана и воняла ужасно. Бля! Пятница. До понедельника о них никто не вспомнит. Да мы тут сдохнем за выходные. Тайрон повесил голову, обхватив ее руками. Что происходит, чувак? Что за херня?

Гарри раскачивался от боли вперед-назад. С момента их последнего укола прошло часа два. Если бы он знал, что это будет последний укол, то заварил бы сразу два чека да убился бы в слюни. Если бы только у него была хоть ватка. А-ааа! Его тело было на пределе сил от двадцатичасовой бессонницы, а также от комбинации стимуляторов и героина и от дикой боли в руке. Теперь, когда он знал, что ему не достать больше героина, ломка началась еще быстрее, чем обычно. Он смотрел на серые стены, пока глаза не начали закрываться и тут же снова широко открылись, поскольку кошмары начались еще до того, как он уснул. Голова горела. Язык прилип к нёбу. Он попытался встать и пройтись по камере, но в голове был туман, а колени подгибались. Он прислонился к стене камеры, медленно сполз по ней на пол и сел, опустив голову между колен, раскачиваясь, глаза его горели, закрывались и снова открывались, закрывались и открывались, его гангренозная рука раскачивалась перед ним словно маятник.

Время от времени в камеру забрасывали очередного алкаша, но Гарри и Тайрон не обращали ни на кого внимания, отделенные от всех страданием. Гарри медленно, но верно все глубже проваливался в горячечное безумие. Тайрон пытался бороться с внутренним холодом с помощью злости. Пара алкоголиков боролась за место у параши, один, чуть не засунув туда всю голову, блевал, другой блевал на него, в конце концов оба отрубились, растянувшись в лужах перемешавшейся блевотины. Камера наполнилась вонью. Гарри и Тайрон замерли, каждый пребывал в своем коконе боли и одиночества. У Тайрона начались приступы тошноты и понос, и он попытался хоть немного очистить парашу, чтобы ею можно было пользоваться, но, когда вытирал очко туалетной бумагой, вонь стала настолько невыносимой, что его вырвало, а как только он перестал, ему тут же пришлось повернуться к унитазу задом, едва не поскальзываясь в лужах рвоты, позволяя вонючей жидкости вылиться из его содрогающегося тела, но даже стоя в этой позе, согнутый, задом к унитазу, он снова почувствовал сильный приступ тошноты, и ему пришлось зажать рот, чтобы не сблевать себе на ноги. Наконец он облегчился, поплелся на свое место и сел, прислонившись спиной к стене. По его телу пробегали ледяные волны холода, от которого трещали кости и вставали дыбом волосы. Потом его снова согнуло от судорог, и из каждой поры потек пот, обжигая его нос специфическим запахом, который появляется у каждого наркомана, достаточно долго имеющего дело с героином, запах болезни, напоминающий о смерти.

Гарри попытался уйти в себя, поджав ноги и обхватив себя руками, но у него работала только одна, здоровая рука, и он дрожал, мокрый от лихорадочного, вызванного ломкой пота. Его трясло от жара и холода, быстро сменявших друг друга, и от дикой, агонизирующей боли. Временами боль была настолько сильной, что он терял сознание, но потом тело и разум неохотно вытаскивали его обратно в адскую реальность, и он снова сворачивался в комок, пытаясь как-то согреться, отчаянно пытаясь сделать хоть что-нибудь, чтобы рука не так сильно болела, и лихорадка ломок сжигала и морозила его, и только иногда он проваливался в спасительный бред.