Реквием по Иуде

Комментируя эти строки, Ориген говорил: «…Его не узнали, хотя и часто видели, вследствие Его преображения». Эти слова имеют весьма глубокий смысл. Не только христиане, но и язычники знали и знают о Христе. Но каждому Он представляется в тысячах различных обличий, соответственно образованию и развитию, умственному и нравственному. Нужно ли говорить, что каждый человек носит в душе свой собственный образ Христа. Оставаясь одним и тем же, Он является в разном обличии — мужчинам и женщинам, здоровым и больным, богатым и бедным, ученым и необразованным. Христос обладает такою силою, что, и находясь во плоти, представлялся разным людям в различном обличии, и они то узнавали, то не узнавали Его:

«И ученики, увидев Его, идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак; и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь» (Мф 14:26–27).

В одном лишь прав тот, кто вещал до меня. Он не успел предать Господа нашего, ибо Иисус, преисполненный любви ко всем, до последнего момента пытаясь спасти погибающую душу Иуды, Сам передал Себя в руки пришедших за Ним и, сделав это, обратился к Творцу со словами:

«Да сбудется слово, реченное Им: из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого» (Ин 18:9).

Никого, то есть и Иуду. Но не успевший предать Христа Иуда, стремясь отработать свою преступную мзду, предал свою бессмертную душу, поцелуем увековечив гнуснейшее из предательств, когда-либо совершенных в подлунном мире:

«Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришел?..» (Мф. 26:48–50).

Какая противоположность всякому истинному, нелицемерному, происходящему от любви! Какая глубина нравственного падения! С одной стороны, Иуда поцелуем указывает на предаваемого, с другой — жаждет прикрыть этим поцелуем душевную низость и крайнюю подлость. Поцелуй, знак любви, становится символом предательства! Здесь нет нужды искать какой-либо смысл слова «радуйся» в устах Иуды, ибо оно было обычным приветствием и по смыслу вполне равняется нашему «здравствуй!». Относительно слова «друг», употребленного Иисусом в адрес Иуды, очевидно, что это слово ÍôáßńÍ («товарищ», «друг») было употреблено не потому, что Христос хотел назвать Иуду Своим другом или товарищем, а как нейтральное обращение, например, «любезный», которое зачастую употребляют при общении со случайными людьми.

Чтобы устранить сомнения по поводу слов «для чего ты пришел», скажу, что на основании глубоких лингвистических исследований в области греческого языка установлено: вопреки переводам, обращение Христа к Иуде ни в коем случае нельзя считать вопросительным. Да и на основании внутренних соображений понятно, что Спаситель не мог задать Иуде такой вопрос, не мог спросить его, для чего, мол, пришел, — Иисусу это было хорошо известно. Наиболее вероятным представляется, что здесь просто не закончена фраза — после этих слов можно было бы поставить многоточие. Иисус Христос не успел договорить, как подошли воины и возложили на Него руки.

Батюшка вдруг замолчал, словно силясь вспомнить, что еще хотел сказать, и продолжил:

— И еще. Мне недавно довелось увидеть фрагменты нового фильма «Мастер и Маргарита». В том месте сериала, где Воланд свидетельствует о том, что Иисус был, он вместо «Иисус» произносит «Христос». В книге у Булгакова написано «Иисус», потому что «Христос» — это не имя, а высочайший церковный сан — Мессия. И поэтому не мог булгаковский Воланд произнести это слово. Булгаковский — не мог. А нынешний — может. И, наверное, именно потому, что нынешний — может, мы видим и слышим здесь то, что еще вчера было невозможно. Мы создали вокруг себя вакуум бездуховности, а природа, по канонам бытия, не терпит пустоты, любой, в том числе и духовной. И вот, он здесь. Видя, как мы веруем, он решил, что наконец пришло его время.

Да ладно, об этом потом. Сейчас же нам нужно избавиться от него, и по возможности скорее.

Сказав это, батюшка оттер градом льющийся пот и шаркающей походкой направился в зал, уступив место убеленному сединами армянскому отшельнику. Кивнув судье и присяжным, он оглядел непривычный для себя зал. Его взгляд остановился на знакомом лице священника из Хор Вирапа. Тот сидел в дальнем ряду, недалеко от двери и, казалось, спал. Рядом с ним сидел какой-то человек, видимо журналист, и что-то записывал. Судья деликатно кашлянул. Отшельник перевел взор на присяжных и, вдохнув, будто перед прыжком, сказал: