Реквием (ЛП)

— В конце концов я пробил его кулаком, — говорит он как ни в чем не бывало. — Защитное стекло не должно было быть острым, но… Кажется, они были неправы на этот счет, не так ли? Себастьян и Эшли ждали у обочины машину скорой помощи. Я остался с тобой на дороге. Двигатель автомобиля загорелся. Он не взорвался, как в кино, но… было плохо. Движение было ужасным, бампер к бамперу, и эти гребаные идиоты не остановились, чтобы вызвать аварийные службы дальше по дороге. Им потребовалось тридцать минут, чтобы добраться до нас. Если бы они добрались туда раньше, я не знаю… — Его глаза блестят. — Может быть, все было бы не так уж плохо. Но у тебя даже не было никаких открытых ран. Крови не было. Они сказали, что я не сделал хуже, переместив тебя, но…

— Прекрати, — хриплю я.

— Если бы я оставил тебя в машине, возможно, они смогли бы должным образом стабилизировать твою шею. Ты была в порядке день или около того. Но потом случилась компрессия. Твой мозг раздулся до такой степени, что им пришлось проделать в твоем черепе огромную гребаную дыру. Они думали, что ты не выживешь. У тебя было три отдельных ушиба мозга. Твой хирург сказал, что самый большой из них был катастрофическим. Сказал, что ты даже не переживешь ночь. Но был еще один хирург. Чертовски… отчаянный, — качает головой Тео. — Она поклялась, что сможет тебя вылечить, и сделала это. Вроде того. Она была чертовски безрассудна… но ты выжила. Ты была в коме восемнадцать… — он замолкает.

Я в ужасе от слез, которые текут по его щекам.

Этого, блять, не происходит.

Вытирая слезы тыльной стороной ладони, Тео, наконец, снова смотрит на меня.

— Восемнадцать… дней, — заканчивает он. — После того как ты справилась с отеком, кровотечением и операцией, другие врачи сказали, что ты ни за что не очнешься после восемнадцатидневной комы. А если бы и очнулась, то осталась бы овощем на всю оставшуюся жизнь. Но ты проснулась. И с тобой все было в порядке. Ты могла видеть. Говорить. Двигаться. Ходить. Это был лучший день в моей гребаной жизни.

— Ты болен. — Я пытаюсь убежать, но мои руки словно наливаются свинцом, когда я пытаюсь откинуть одеяло. Как будто я иду по густой, липкой грязи, и мое тело не реагирует на команды мозга.

Тео вскакивает со стула и садится рядом со мной, беря меня за руку.

— Что в этом не кажется тебе правдой? — требует он. — По логике вещей, зачем мне выдумывать нечто подобное?

— Потому что! Я не знаю! Я… если бы что-то из этого было правдой, тогда почему бы мне этого не помнить? Если бы я проснулась после всего этого и со мной все было в порядке, почему бы мне не вспомнить?

— Сначала они сказали, что это амнезия. Кратковременная потеря памяти. Обычное дело после такого рода травм головы. Но через пару недель ты все больше и больше теряла себя. Они начали подозревать, что это что-то более сложное. Я был последним, что ты запомнила. Впрочем, обычно я так же тот, кого ты вспоминаешь в первую очередь, — признается Тео.

Я откидываюсь на подушки, каким-то образом находя в себе силы убрать свою руку из его.

— Лжец.

— Хотел бы я, черт возьми, солгать. — Тео всегда был таким отстраненным. Замкнутым. Холодным. Суровым. Я никогда не видела его таким. Разрушенным. Сломленным. Наполненным болью.

— Если…

Есть так много способов отговорить себя от этого. Так много «если». Я не могу вместить их все в свою голову сразу.

— Если ты мне не лжешь, тогда почему я думаю, что я из Лос-Анджелеса? Почему… почему я помню, что была там в приемной семье?

Тео дышит ровно, плечи напряжены.

— Ты никогда не была в приемной семье. Твои родители…

Я отшатываюсь, ошеломленная.

— Мои родители?

— Люди на снимках в твоих фоторамках, — серьезно говорит он. — Твой отец погиб в аварии на мотоцикле, когда тебе было одиннадцать. Твоя мама умерла от рака, когда тебе было тринадцать.

— Господи Иисусе!

— Да. Черт! Слишком быстро. Все происходит слишком быстро. Я все порчу.

У меня были… были родители? Я не могу переварить этого. Просто не могу. У меня в мозгу происходит короткое замыкание, когда я пытаюсь понять то, что только что сказал мне Тео, так что я даже не пытаюсь.

— Ты все еще не объяснил, почему у меня есть эти другие воспоминания…

— Во многих случаях травмы головы являются полной загадкой. Мозг — это все еще неизвестная вселенная, которая все еще исследуется. Очень мало в этом имеет смысла. У человека может быть раскроен череп, может показаться, что у него нет логических шансов на выживание, но этот человек полностью выздоравливает. А есть люди, которые получают крошечную шишку на голове и теряют все. Двигательные функции. Способность говорить. Память. Самоощущение. Однако мозг всегда хочет исцелить себя сам. И он очень умело заполняет пробелы. Если разум чувствует, что он в опасности и его окружение не имеет смысла, он сделает все возможное, чтобы придать смысл своему окружению. Твой разум все еще восстанавливается после аварии, поэтому он заполняет пробелы, дает тебе предысторию и историю, ощущение себя, чтобы ты могла выжить. В конце концов опухоль в твоем мозгу пройдет сама собой, и ты начнешь вспоминать.