Реквием

– Так ведь среднестатистический. Это совсем не значит, что некоторые люди не доживали до девяноста лет. Смертность детей была большая. Моя бабушка по отчиму родила четырнадцать детей. Четверых тиф унес, троих холера, шестерых революция и гражданская война забрали. Только последний ребенок всё это вынес и выжил. Судьба отмерила ему восемьдесят лет.

Как твой последний… очередной муж отнесся, узнав о новом витке твоей болезни и возможных последствиях?

– Мы с тобой обе были на грани. Ты знаешь о смерти то же, что и я, а он не понимает наших страданий, потому что то не его жизнь и не его смерть. На днях, по старой памяти, по привычке приволок мне кучу своих рваных носков. Я распсиховалась. «Безупречная» ругательная фраза тут же сформировалась у меня в голове, но я сказала сдержанно: «Сколько мне жить осталось? И я это драгоценное время должна потратить на починку твоего барахла? Чини сам, если не можешь заработать на новые».

– Ответ вполне в твоем духе.

– Мало понимать беду. Сострадает тот, кто умеет прочувствовать силу и высочайший градус переживаний другого человека.

– Помню – это было лет тридцать назад, – на своей даче мой бывший шеф встретил меня в рваной рубашке. Поймав мой удивленный взгляд, его тогда уже больная жена сказала: «На работе Владимир Дмитриевич одет с иголочки. Пусть хоть на даче расслабится. А я вместо шитья лучше рядышком с ним посижу, почитаю ему любимых авторов. Душами пообщаемся». Как просто и хорошо сказала!

А отчим жизнь моей мамы разменивал на мелочную о себе заботу и на злобствование. Вот тебе и приоритеты. Когда они поженились, у них обоих было по внебрачному ребенку. Казалось бы, квиты, но он всю жизнь терроризировал жену, будто имел на это право. Свою дочь любил, а меня ненавидел. Он не захотел меня удочерить и дать свою фамилию и уже этим показал всем, какой он человек.

– Боже ты мой! – Инна тяжело вздохнула и закрыла глаза.

«По какому поводу вздохнула? Надо же, Бога упомянула. Инне не свойственны христианские мотивы, но ради выживания она уж точно прочтет тысячу раз «Отче наш» и всерьез пообещает обратиться в веру. Истинное смирение не ведет к утрате достоинства», – подумала Лена, внимательно вглядываясь в лицо подруги.

7

Инна залепетала тихо и неразборчиво. Но Лена поняла почти все.

– Сон – могучий защитный рефлекс организма, но когда он не срабатывает, боль вынимает из тебя душу, вытряхивает остатки сил и мужества. Жуткие галлюциногенные картины крутятся, крутятся неотвязно и назойливо. Не удается их отогнать. То бешусь, то стараюсь себя урезонить. Не учла, что теперь подделки в аптеке часто случаются. У меня была мысль взять с собой рецепт, да заторопилась, и мысль безвозвратно ушла.

– У меня есть, дать?

– Не стану заставлять себя долго упрашивать.

Лена протянула руку к сумочке, которая лежала в головах ее импровизированной постели, достала пузырек и вложила в руку подруге.

– Пей, многократно мной проверено, – сказала она мягко, но убедительно.

– У тебя всегда с собой?

– Наготове держу, на всякий случай. Иногда нервы так расходятся, что не удается усмирить себя без лекарства. Ты же знаешь, я только внешне спокойная.

– Знаю твою железную выдержку. А каким способом засыпаешь? Я не могу счетом овец прервать поток своих мыслей, поэтому читаю до тех пор, пока сон не сморит, – до двух, а то и до четырех ночи. Мучают меня постоянные бесконечные ночные внутренние диалоги.

– О степени понимания проблемы можно судить по глубине задаваемых вопросов. В корень зришь. И меня ночью не отпускают дневные заботы. Мой сон, как перекресток двух миров, – вздохнула Лена. – Мне главное перед сном не начать о чем-либо размышлять, иначе до утра промаюсь. Долго не засыпаю. О, эта ночная маята с мучительной беспросветной чехардой мыслей! То одно, то другое прокручиваю в голове. Мне трудно вырваться из круга этого навязчивого вертепа. Я отвлекаюсь от мыслей однообразным монотонным повторением фраз. Молитва перед сном, как колыбельная. Не зря их придумали. Приучилась после операции.

А сны у меня замешаны на абсурде. Всякая всячина собирается в голове, перемешивается и преобразуется в невесть что. Она то струится, то вихрем закручивается. Оле Лукойе больше не раскрывает надо мной свой волшебный зонтик. И Морфей не заключает в крепкие объятья. У меня чуткий птичий сон. Смотрю сны и тут же во сне их разгадываю. Часто просыпаюсь, и чувство полной нереальности происходящего надолго выбивает меня из привычного ритма. И я ничего ровным счетом не могу с этим поделать.