Реквием

Я пока не торопился показать ему, что пришел в себя. Мне нужно было несколько минут побыть с самим собой. Осмыслить. Я не привык, чтобы для меня что-то делали. Я вообще не привык к "для кого-то". Жизнь упрямо и очень доходчиво учила меня тому, что "для себя" — это самое верное и единственно правильное. Потому что больше нахрен не был никому нужен. Меня это не печалило. Это все равно что горевать о том, чего никогда в глаза не видел. Я слишком реалистичен и циничен для каких бы то ни было иллюзий. Когда каждый день живешь, как последний, и в прямом смысле слова дерешься за глоток воздуха, квадратный метр какого-нибудь гадюшника или помойки и куска хлеба, все иллюзии растворяются вместе с первой пролитой из-за еды кровью такого же звереныша, как и ты сам. Он или ты. Третьего не дано. Эти законы были выучены наизусть. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Не умеешь плавать — нехрен лезть в воду, а полез: либо барахтайся, либо сдохни. Не надейся на то, что кто-то придет на помощь. Для меня поступок Графа был чем-то вроде явления Христа народу. В полном смысле этого слова. Без тени сарказма. И чем больше я об этом думал, тем больше не понимал этого поступка. Графу это вряд ли было нужно с корыстными целями. От меня мертвого было бы намного больше толку, чем от живого, учитывая степень его осведомленности о моих манипуляциях. Тогда что это?

"Братьев не бросают". Три слова пульсировали в голове слишком навязчиво, чтобы я мог отделаться от них. Оставить на потом. Может для кого-то они могли прозвучать пафосно, но не для меня. Я их прокрутил тысячу раз и на тысячу первый почувствовал, как ненависть разжимает щупальца. Ощущение, словно я сделал глубокий вздох после погружения под воду. И сколько я не искал других причин для поступка Графа, я их не находил. Особенно после всего, что было сказано и понято. Хотел ли я власти? Да. Но не так, как ее хотел кто-либо другой на моем месте. Я хотел отнять. Причинить максимум боли. Что с ней делать потом, я мало себе представлял. Даже больше — я был уверен, что сам не потяну, а скорее всего, на этом и наступит крах империи Воронова. А дальше? Дальше возникнут отдельные группировки, которые будут пожирать друг друга за куски того, что останется. Дележка территорий, сферы влияния. Именно к этому я шел. К развалу. Только сейчас я вдруг подумал о том, что если накажу Ворона, то и меня это зацепит резонансом. Отшвырнет далеко назад, туда, откуда начинал. А Граф, вероятно, останется вообще не удел. По сути, он такая же жертва интриг Савы, как и я. Даже не знает, кто его мать. Таскает цветы на могилу чужой женщины и ненавидит Ворона люто, как и я сам. Так какого хрена нам делить? Любовь отца? От этой мысли захотелось истерически расхохотаться. Любовь? Если я понятия не имею, что это такое, то Ворон мог бы на нее помочиться в знак непотребности ее существования вообще. Хотя, нет. Он любил. Себя. Себя гениального, шедеврального и неповторимого. И то, что приблизил к себе Андрея, было актом наивысшего эгоизма, потому что сам скоро сыграет в ящик. О его болезни уже знало все окружение. Хоть мы и делали вид, что ему удается это скрывать, но среди людей уже ходили разговоры о том, кто заменит Ворона.

Я открыл глаза и повернулся к Андрею, тот смотрел на меня. Внимательно и пристально. Было понятно — он давно знает, что я пришел в сознание, но просто дал мне время. Иногда взгляда достаточно, чтобы понять больше, чем сказано вслух. Я не видел в его глазах триумфа, упоения собственной властью надо мной, потому что стал его должником. Нет, он скорее смотрел на меня с неким любопытством и ожиданием, когда не знаешь, какой ответ получишь на свои вопросы.

— Давно мы тут валяемся?

— Больше суток. Валяешься у нас ты. А я периодически укладываюсь передохнуть на соседней кровати.

Потом вдруг усмехнулся, приподнимаясь на подушке:

— Макс… ты слышишь этот плачь?

Я прислушался, но, глядя на его усмешку, сам улыбнулся в ответ:

— Мне, конечно, хреново, Граф, но не до такой степени. Что-то они тебе не то вкололи… перед твоим очередным отдыхом.

Мы расхохотались оба, а я демонстративно осмотрел склянки на тумбочке у его кровати.

— Это рыдают поклонницы индийских фильмов, — Андрей засмеялся и отвел взгляд, разглядывая белый потолок.

— Когда медсестра придет — я скажу, чтоб мне дали то же, что и тебе… — я поморщился, чувствуя, как заболело плечо. — А вообще не убьешь тебя теперь. Все равно что себя пристрелить. Вот черт… прям сплошное разочарование.

— Засада, да? Даже ненавидеть теперь как-то не "по понятиям".

— И не говори, — я попытался приподняться, но получилось только поерзать по кровати, — я теперь твой должник, получается… — закрыл глаза, справляясь со слабостью. — Давно знаешь?

— Когда кто-то сильно интересуется твоей жизнью, приходится отвечать взаимностью. Это же ты прислал фото Карины?