Реки Вавилона

— Все в порядке, полковник, я не девочка с улицы. У меня допуск самой высокой категории, так что не стоит подозревать генерала в неосмотрительности. — Ее английский был медленным и четким, редко можно было услышать подобный «школьный» язык.

Ричардсон кивнул.

Ласков подумал, стоит ли представить их друг другу, но Мириам уже стояла возле двери. Она повернулась и обратилась к Ласкову:

— Я заметила мужчин на улице, поэтому вызвала такси. Джабари уже ждет меня, надо торопиться. Увидимся на совещании. — Она перевела взгляд на Ричардсона. — До свидания, полковник.

Ричардсон решил дать ей понять, что и он кое-что соображает.

— Шалом. Желаю удачи в Нью-Йорке.

Мириам Бернштейн улыбнулась и ушла.

Ричардсон посмотрел на свою чашку.

— Я больше не собираюсь пить эту бурду. Приглашаю тебя позавтракать, а потом по пути в посольство завезу тебя в «Цитадель».

Ласков кивнул. Он отправился в спальню, надел хлопчатобумажную рубашку цвета хаки, которая вполне сошла бы за гражданскую, если бы не две маленькие оливковые ветви, обозначавшие его воинское звание. Вытащив из-за пояса пистолет и держа его в одной руке, он другой застегнул рубашку и подошел к окну. Стоявшие внизу двое мужчин быстро опустили головы вниз. Мириам села в поджидавшее такси, которое быстро отъехало от дома. Ласков швырнул пистолет на кровать.

Он чувствовал себя неважно. Виной всему ветер. Говорят, здесь что-то связано с нарушением в воздухе баланса отрицательных ионов. Этот неприятный ветер везде называли по-разному: фен — в Центральной Европе, мистраль — в Южной Франции, санта-ана — в Калифорнии. А в Израиле его называют хамсин или шарав. От этого ветра многие люди, как и генерал, болезненно реагировавшие на изменения погоды, страдали и в физическом, и психологическом плане. На высоте 19 000 метров это не будет иметь значения, но сейчас имело. Были у этого первого теплого весеннего ветра свои отрицательные и положительные стороны. Ласков посмотрел на небо. По крайней мере, прекрасная летная погода.

Глава 2

Абдель Маджид Джабари сидел за столиком, уставившись на чашку кофе по-турецки, в который было добавлено немного араки.

— Должен тебе сказать, что я ужасно испугался. Чуть не застрелил сотрудника службы безопасности.

Мириам Бернштейн кивнула. Все ужасно нервничали, вроде бы надо было радоваться, но не покидали дурные предчувствия.

— Это моя вина. Я должна была предусмотреть подобную ситуацию.

Джабари вскинул руку.

— Не бери в голову. Палестинские террористы повсюду, но на самом деле их осталось не так уж много.

— А много ли их нужно, чтобы убить тебя? Ты особенно должен остерегаться, они действительно охотятся за тобой. — Мириам взглянула на Джабари. — Тебе, наверное, очень трудно. Чужой человек на чужой земле.

Джабари еще не отошел от утреннего инцидента.

— А я не чужой, я здесь родился, — подчеркнуто произнес он. — А ты нет, — добавил Джабари и тут же пожалел о своем замечании. Он дружелюбно улыбнулся и сказал по-арабски: — Если твои дела перемешались с их делами, то, значит, они твои братья.

Мириам вспомнила другую арабскую поговорку.

— Я пришел на то место, где родился, и крикнул: «Друзья моей юности, где они?» И эхо ответило мне: «Где они?» — Она немного помолчала, потом продолжила: — Мне кажется, это подходит для нас обоих. Сейчас эта земля не более твоя, Абдель, чем была моя, когда я высадилась на этот берег. Одни бездомные люди выгоняли других несчастных бездомных людей. Это было чертовски… жестоко.

Джабари видел, что настроение у Мириам может вот-вот испортиться.

— Если отбросить политику и географию, Мириам, и посмотреть с точки зрения культуры, то у арабов и евреев много общего. И мне кажется, что они наконец-то осознали это. На иврите вы… мы говорим «шалом алейхом», что значит «мира тебе». А на арабском мы говорим «салям алейкум», и фразы эти настолько близки, насколько мы сейчас подошли к миру.

Мириам Бернштейн налила себе в стакан араки.

— Алейхом шалом, и тебе мира. — Она выпила, почувствовав, как арака обожгла ей желудок.

За завтраком они говорили о том, что может произойти в Нью-Йорке. Мириам нравилось говорить с Джабари. Ее настораживала встреча с арабами лицом к лицу за столом переговоров на конференции ООН, и разговор с Джабари был для нее хорошей подготовкой. Мириам понимала, что Джабари уже тридцать лет рассуждает не как араб, он предан Израилю, и все же, если существует такое понятие, как дух нации, то, возможно, Абдель Джабари отражал его.

Джабари внимательно смотрел на нее, слушая хрипловатый голос, который временами звучал устало, а большей частью чувственно. За эти годы он постепенно узнал всю историю ее жизни, точно так же, как и Мириам узнала историю его жизни. Они оба знали, что значит быть скитальцами, а теперь оба занимали высокое положение в обществе, в их власти было изменять историю в лучшую или в худшую сторону.