Река убиенных

По воле этого радетеля, Громова дважды объявляли «врагом революции и окопавшейся контрой». Однако в первом случае его спасло заступничество командира дивизии и все того же Романенко, которого друзья Громова отыскали уже в Москве, куда он был направлен на советскую работу. А во втором – то, что в боях за революцию он получил два ранения. Тяжелое – когда поднял в атаку оставшийся без командира и запаниковавший перед «психической» атакой белых батальон, и легкое – когда вместе со штабистами, комендантским взводом и группкой случайно прибившихся откуда-то красноармейцев почти сутки выстоял в окружении в каком-то лесном урочище. Там он настолько талантливо организовал оборону и так хладнокровно держался, что потом отстаивать его ринулись все оставшиеся в живых штабисты – они были просто поражены мужеством военспеца. «Проливая кровь за революцию» – тогда эти слова еще срабатывали. Да и сын его, Ростислав, в то время уже командовал взводом Красной армии и был партийцем.

– Ты, лейтенант?

– Я, – вздрогнул Громов. Задумавшись, он и не заметил, откуда на тропинке, извивающейся по склону долины, взялся старшина Дзюбач, который днем отпросился, чтобы попрощаться с родными. – Что так рано, старшина?

– А чего ж там? Отправил своих, попрощался.

– Поездом отправил?

– Какое там поездом? Разбомбили всю железную дорогу. Машин тоже нет. Не хватило. По котомке взяли и пошли, – осипшим голосом объяснил Дзюбач, нервно обшаривая карманы, чтобы закурить.

– Почему прямо ночью?

– Видел бы ты, что там, в городе, делается. Отходят наши. Все отходят. Получен приказ тот берег оставить. Помянешь мое слово, лейтенант: завтра мы тоже окажемся в окружении. Довоевались, гроб ему с вензелями.

– Ну, допустим еще не «довоевались». Это только разминка.

– Считаешь, что здесь, на этом берегу, остановим?

– На этом берегу – еще нет.

– Но ведь все-таки водный рубеж.

– Не подготовили мы его к настоящей обороне, этот наш водный рубеж. И потом, основные силы противника прорвались южнее и севернее нас. С нами воюют фланговые да тыловые части, командиры которых ждут, когда мы окажемся в огромном котле. Без связи со своими, без снарядов и патронов.

– Во как ты широко охватил! – уважительно заметил Дзюбач. – По-настоящему, по-суворовски.

– Задержать – да, задержим. На сутки-двое. Но остановить, судя по всему, что здесь происходит, уже не сможем.

– Значит, прикидываешь своим командирским умом, это еще не та река? – переспросил старшина, тяжело вздохнув и скручивая такую самокрутку, из которой в пору стрелять, как из самопала. – Где же тогда остановим? На Буге? Под Киевом, на Днепре? На Волге, на Урале?

– Сидя в этом доте, ответа не найдешь, – спокойно сказал Громов. – И потом, наше дело солдатское. Пока есть приказ, будем сражаться. А рассуждать обо всем, что видим сейчас, приличнее будет после войны. Так надежнее.

– Да оно и до… не мешало бы. А то, как я погляжу, не очень-то мы и подготовились к тому, что сейчас происходит. Уже не только от немцев, но и от румын отступаем. Вон, беженцев из Молдавии встретил. Так говорят, что Кишинев уже вроде бы королевский.

– Так уж и королевский!

– Окопники говорят. Эти врать не станут.

– Разве что окопники.

– Там все без пропаганды. Что видят, о том и говорят.

– Идите отдыхать, старшина.

– Какое там отдыхать?

В ту же минуту послышался вой снаряда. Старшина присел. Громов даже не пригнулся. Не от бесстрашия – от внутреннего протеста против всей той правды, которую выдал ему только что старшина. Снаряд упал чуть выше, на равнине, но воздушная волна настигла их, и Громову показалось, что здесь, у него под ногами, земля чуть-чуть содрогнулась.

– Побудку, как видится, обещают раннюю.

– Это больше похоже на отбой, – заметил старшина, отряхиваясь. – Вечный, аллилуйный.

45

Дзюбач вошел в дот, а Громов продолжал стоять и задумчиво глядеть на реку. Обстрел все еще продолжался.

Всего Громов насчитал десять выстрелов. И снова тишина. Кажется, он начинал понимать тактику вражеских дальнобойщиков. Они поочередно выпускают по несколько снарядов то по одному, то по другому участку, зная, что, куда бы ни стреляли, все равно держат в напряжении и морально изматывают всю эту часть укрепрайона.

«Немного терпения, лейтенант, – сказал он себе, снова поглядывая на окровавленную каску луны, теперь уже полузахороненную в кроваво-черной туче, – и тебе представится полная возможность проверить себя на прочность. Плохо, конечно, что начинать приходится с этого чертового дота, где ни маневра не используешь, ни хитрости не применишь. А первый же бой – уже почти в окружении, уже в мышеловке. Но ведь так приказано».

С этим величественно успокоительным, по-настоящему понятным только офицеру «так приказано», Андрей и вернулся к себе, на командный пункт дота.

– Как тут, все тихо? – спросил он Кожухаря.

– Тихо-то оно тихо, да только штаб никогда не дремлет.

– Дремлет, Кожухарь, дремлет.

В ту же минуту, как бы оспаривая его слова, зазуммерил телефон.

– Кожухар на дрот[29]. Так точно. Здесь он, готовит дот к бою. Вас просят, – протянул ему трубку связист.