Река убиенных

— Как-то слишком уж несмело вы это произносите, капитан Зверянин, — наугад возвел его в воинское звание бригадефюрер. — Или, может быть, все еще сомневаетесь в этом? Если сомневаетесь, тогда мы пригласим сюда посла Деканозова и проведем несколько очных ставок с арестованными по вашему делу представителями Управления снабжения наших сухопутных сил, всех прочих германцев и поляков. Сопровождая эти очные свидания медленным, вдумчивым чтением протоколов ваших допросов. В присутствии посла. И даже предоставив ему копии, которые он сможет приложить к отчету, составленному по требованию НКВД. Такая постановка финальной сцены прощания с Германией вас устраивает?

Шелленберг с ухмылкой понаблюдал, как, поигрывая желваками, Зверянин мучительно размышляет. Тогда, во время допросов, он не верил, что посол сумеет вытащить его из подвалов гестапо, и признавал свою вину не для того, чтобы спасти жизнь, — «Кто там станет нянькаться со мной посреди войны?!» — а только для того, чтобы уменьшить пытки, ослабить страдания во время допросов. Но теперь получалось так, что в гестапо с ним еще пытаются разговаривать, а вот в НКВД — последуют настоящие пытки. И вопросы будут до примитивности простые: «Почему схватили?», «Кого выдал во время допросов?», «Почему признал себя виновным?», «Почему поддался на вербовку абвера?».

— Нет, — мрачно признал русский дипшпион, — такой финал нежелателен.

— Тогда, пожалуйста, отчетливо, внятно выскажите все то, что уже пытались высказывать по поводу своего задержания и своей вины перед рейхом. Доказанной нашими следователями вины. Если вы это сделаете, мы учтем ваше раскаяние и не станем передавать для публикации в шведской и прочей прессе подробности ваших допросов и вообще подробности этого дела. В противном случае мы вынуждены будем публично доказывать правомерность вашего ареста.

— Я поставлен был перед такими фактами и такими доказательствами, — пересохшим от волнения голосом произнес Зверянин, — при которых отрицать какую-либо часть инкриминированной мне вины уже невозможно.

Произнеся это, Зверянин исподлобья взглянул сначала на переводчика, а затем на Шелленберга, как ученик, проходящий отбор в школу декламаторов.

— Не скрою, это уже более-менее внятно. — А вы отдаете себе отчет в том, что, если бы не вмешалась наша служба СД, из подвалов гестапо вы уже не вырвались бы?

— Отдаю.

«Не хотелось бы мне оказаться сейчас в шкуре этого человека», — философично держал паузу бригадефюрер СС.

— Тогда почему, даже после предъявления вам совершенно неопровержимых доказательств, вы пытались их отрицать? Ведь вы же пользуетесь дипломатическим иммунитетом. И если бы вы были более благоразумны, нам не пришлось бы буквально вырывать вас из рук гестапо. Хотя, если честно, мы и сейчас не уверены: стоит ли нам рекомендовать Министерству иностранных дел и высшему руководству страны отпускать вас, прежде чем будут обнаружены радиопередатчик, шифры, радист и его группа охраны.

— Но вы же понимаете, что даже если бы радист и в самом деле существовал и я знал его явки, все равно после шумных массовых арестов рацию свою он давно законсервировал, от старых явок отказался, Данциг и его окрестности оставил. И даже вполне возможно, что в эти минуты он подъезжает к линии фронта в форме германского офицера.

— Именно поэтому мы и не пытаемся загнать наши с вами отношения в дипломатический тупик, из которого трудно будет выбраться и вам, и нам. Кстати, кто из вас двоих старше по званию и положению в вашей разведгруппе? Нет-нет, это опять же не для протокола. Просто сейчас нам придется решать несколько вопросов, связанных с вашей переброской в Советский Союз.

Шелленберг знал, что арестованные еще не посвящены в план обмена дипломатическим персоналом двух империй, поэтому спокойно мог спекулировать на сложности их переправки.

— Смоляков, — после некоторых колебаний признал Зверянин. — Старший — Смоляков.

Когда Зверянина уводили, Зарански устроил все так, что он буквально столкнулся в дверях со своим шефом Смоляковым. Но, почувствовав неловкость, оба отвернулись в разные стороны.

— Вы подтверждаете все то, что говорили на допросе? — спросил Шелленберг, не давая арестованному ни осмотреться, ни опомниться.

— Подтверждаю.

— Почему вы сразу же не признались в том, что уже было доказано материалами следствия?

— Потому что после ваших допросов начнется дознание сначала прямо в посольстве у Деканозова, а затем там, в Москве, на Лубянке, где за дело примутся энкавэдисты.

— А почему вы решили, что вас освободят и вернут в посольство?

— Анализ ситуации показывает, да и поведение ваших офицеров.

— Профессионально, — признал бригадефюрер. — Вот только окончательно вопрос еще не решен. Все зависит от вашего поведения. Насколько я понял, вы не рады возвращению в Россию?

Смоляков замешкался, затем словно бы вспомнил о чем-то, передернул плечами и попытался вскинуть подбородок.

— Почему не рад? Это моя родина. К тому же Германия развязала войну.