Река на север

"Вот что, — подумал он почти зло, — мне совсем не нравятся... не нравятся все мои глупые мысли". Хватило такта не достать свой блокнот из заднего кармана брюк, брошенных на стул, но фразу долго и тягостно перекатывал в голове, ощущая всю шероховатость недоговоренности и двойственности — то, что всегда искал: именно так, а не иначе, — под названием сердцевина. И она, разумеется, имела право на свое молчание. Он чуть не сообщил ей об этом, направляясь в ванную. Не стоила вся литература того, что ты вдруг обнаруживаешь в другом существе (вот где познаешь дистанцию), даже если это с рассветом улетучивается, как дым. Только однажды, в конце дня или утром, что-то произойдет с тобой, и ты в памяти снова наткнешься на ее жест, так поразивший тебя, и потом в реальности будешь натыкаться множество раз, потому что ты этого хочешь.

— Не мучайся, — крикнула она.

— Что? — спросил он изумленно.

— Бритва в стакане...

— Тебе не нравится моя борода? — спросил он.

— Нет, при чем здесь борода?

— Спасибо, — ответил он, морщась, как от зубной боли.

Наверное, она его с кем-то перепутала, просматривая свой гроссбух. Сейчас он действительно сбреет бороду и уйдет.

Конечно, в отношении "любви" и "выдумки" ей было далеко до Гд. "Я хочу, чтобы ты был ласков со мной..." — вдруг произнесла она, когда обрабатывала ему ссадины на лице, и он спросил: "А если у нас ничего не получится? — И впервые позволил себе притронуться к ее руке с совершенно иными мыслями. — Что ты будешь делать?" И не дождался ответа — она просто вздохнула, и он почему-то поверил ей. Но она оказалась так нежна и безотчетна, что он на какое-то мгновение потерял над собой контроль и потом только понял, что не обошлось без промежуточных сцен, которые всегда опускала Гд., и ему даже пришло в голову слово "целомудрие". В следующее мгновение он простил ей эту ночь за некоторую целеустремленность в последней стадии, словно она занималась на тренажере, но не собирался прощать то, что она прощала ему, — терпения.

В зеркале он увидел свое лицо, разукрашенное йодом, а на полочке нашел свои часы. Он жил в то утро иллюзиями и позволил себе пофантазировать. И в его фантазиях места Изюминке-Ю не было, может быть потому, что он испытывал угрызения совести, как всегда бывало даже после легкой выпивки, потому что это выбивало из рабочего состояния. Каждый раз случалось одно и то же, но он никак не мог привыкнуть, пока не натягивал одежду. Но потом он вспомнил. "Может быть, начнем с этого", — подумал он. Красивые руки — совсем не единственное, что дано природой женщине. Наверное, у нее они были "убиты" долгим ожиданием, и этой краской, и утюгом, которым она выпаривала парафин. Нет, не так. Возможно, они были "убиты" временем еще до этого парафина. Но все равно он почему-то думал только о руках. Потом он поймал себя на том, что ему хочется сообщить ей об этом. Просто так взять и сказать: "У тебя красивые руки" и посмотреть, что произойдет с ее глазами. "Но все равно это будет фальшью, — думал он, — потому что не стоит копаться в том, что я и так знаю, — во всех этих зыбких тонкостях. Хотя в ней нет и капли того, чего я не люблю в женщинах, и на данный момент этого вполне достаточно, и заглядывать дальше не хочется. К черту, — подумал он, — идите вы все к черту со своими выводами... Старый кувшин!" Саския всегда была хороша тем, что при всех неурядицах ему с ней все-таки работалось — может быть, от злости, и он знал и ценил в ней это качество, и, наверное, теперь только это.

Он заметил, что она следит за ним в зеркало на двери, и подумал, что лицо у него совсем не такое, каким было вчера в доме у сына, он не нашел эпитета.

— А? — спросил он, высовываясь.

— Я ничего не спросила... — произнесла она.

Оно было таким, когда ночью под окнами прогромыхала колонна танков и затем промчались машины с солдатами, и, наверное, оно было таким, когда она спала с его сыном и была в нем вполне уверена. Оно было немного испуганным. Он решал не углубляться — чем она отличается от всех других — тем, что делала его самого немного наивным? Обычно после этого наступает разочарование. Не стоит даже пытаться.

— Я воспользуюсь твоей щеткой? — спросил он, отбрасывая мысли, которые мешали.

Он подумал, что ему надо быть совершенно непредвзятым — потом она словно забылась, и он не мог сейчас понять, что это значит. Просто ему было приятно. И он знал, что ему будет приятно каждый раз, когда он будет смотреть на нее.

Когда пишешь, переживаешь три стадии: отвращение, примирение и восхищение. Но чтобы добраться до последнего, надо здорово попотеть. А вот с женщинами — все наоборот, и даже не с каждой так получается.

— Конечно, — ответила она, вставая с постели, — миниатюрная, хрупкая, чуть все же белокожая для этих мест, где ветра уже в мае разносят запах акаций, а к июлю солнце высушивает всю влагу из трав и делает вас поклонником иных мест, где текут реки в мягких влажных ложах и горы громоздятся покатыми складками.