Река Хронос

Я чувствовал, как неведомая сила охватывает меня и разливается теплотой по всему телу. Вместе с тем я весь был точно в оцепенении: тело мое онемело. Я пытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон, как будто под влиянием сильного наркотического средства. Лишь одни глаза светились надо мной каким-то фосфорическим светом, увеличиваясь в один яркий круг.

До моего слуха доносился голос старца, но слов я различить не мог, а слышал лишь неясное его бормотание.

В таком положении я лежал неподвижно, не имея возможности ни кричать, ни двигаться. Только мысль моя еще была свободна, и я сознавал, что постепенно подчиняюсь власти загадочного и страшного человека.

Но вскоре я почувствовал, что во мне, помимо моей воли, сама собой пробуждается моя собственная внутренняя сила, которая противодействует гипнозу. Она нарастала во мне, закрывая все мое существо невидимой броней. В сознании моем смутно всплывала мысль о том, что между мной и Распутиным происходит напряженная борьба и в этой борьбе я могу оказать ему сопротивление, потому что моя душевная сила, сталкиваясь с силой Распутина, не дает ему возможности всецело овладеть мной.

Так Феликс Феликсович Юсупов-младший писал в своем дневнике в конце ноября 1916 года.

В обычные дни князь не вел дневника, ленился, хотя полагал это полезным для внутренней дисциплины. Записи появлялись в моменты душевных волнений, к примеру, накануне свадьбы с Ириной. Тогда казалось, что Александр Михайлович, имевший, кажется, иные планы для своей старшей дочери — как-никак племянница императора! — наотрез откажет Юсупову. Но заступницей выступила Ксения Александровна, мама Ирины.

— Сандрик, — сказала она, не смущаясь присутствием Феликса, — ты забыл, как ночи не спал, уверенный в том, что батюшка тебе мою руку никогда не отдаст?

Феликс с детства был влюблен в тетю Ксению, и, возможно, не последней причиной его увлечения красивой, но холодной Ириной была безнадежная юношеская любовь к грубоватой, полной жизненной силы Ксении Александровне, которую обожавший ее отец называл «барышней-крестьянкой».

Наверное, в такой ситуации легче бы разобраться Фрейду, но Фрейда Феликс так и не прочел. Году в двенадцатом, когда он учился в Оксфорде, кто-то из тьюторов предложил ему прочесть труд австрийского гения. Но труд был напечатан в Берлине готическим шрифтом, прочесть его было выше сил русского князя.

Теперь уже все позади. Третий год Ирина — его друг и жена. Она стала ему ближе любого из мужчин. Может, оттого, что у Феликса не было друзей. Феликс был откровенным англоманом, хотя в столице ходили сплетни о том, что курса в Оксфорде он не одолел и потому по возвращении из Лондона вернулся в Пажеский корпус. К тому же Феликс не скрывал, а даже бравировал печоринским презрением к петербургскому высшему свету, ненавистью к продажным чиновникам и выжившим из ума генералам, которые тащат Россию к военному поражению.

Одиночество Феликса определялось и тем, что он, воспитанный в атмосфере превосходства его семьи по отношению к этим выскочкам Романовым, оставался монархистом, для которого близость к правящему дому составляла смысл жизни. Может, таким его воспитала мама, которая долгие годы состояла в близких фрейлинах Марии Федоровны, полагая себя как бы членом романовского семейства.

Феликс сумел отбросить мамино «как бы».

Он сам — член семейства. Он — муж Великой княжны, его дети будут племянниками и племянницами императора и, при определенных обстоятельствах, даже смогут претендовать на корону. Как бы ни были знатны Юсуповы, ни один из них не поднимался так высоко.

И в то же время Феликс оставался подобен Потемкину или Зубову. Он стал одним из Романовых через постель. И для высшего света никогда не станет настоящим Романовым. Значит, он должен быть более Романовым, чем все Романовы, вместе взятые.

А как это можно сделать?